Гражданская поэзия Франции - [35]

Вы мужа отняли, пришел и мой конец.

Стреляйте прямо в грудь. Спасибо за свинец. —

На черных площадях лежат вповалку трупы.

Шло двадцать девушек. Конвой забрал всю группу.

Но песня девушек, живая прелесть их

Встревожили толпу. И общий гомон стих.

Прохожий удивлен: — Куда же вы, красотки?

— Нас гонят на расстрел, — раздался голос кроткий.

В казарме мрачный гул. Казарма заперта.

Но кажется, что гром ворочает врата,

Ведущие в ничто. Ни вскрика, ни рыданий.

Как будто смерть сама стыдится страшной дани,

А тысячи спешат из мрака и нужды

На волю вырваться и гибелью горды.

Они спокойны. Всех к стене поставят рядом.

Вот внучка с дедушкой. Старик с померкшим взглядом.

А внучка весело кричит команду: «Пли!»

Они свой горький смех с презреньем пронесли

В конце трагедии, как знамя. В чем же дело?

Иль жизнь им не мила, иль кровь похолодела?

Задумайся о них, мыслитель и пророк!

Пришел чудесный май, пришел для сердца срок

В цветенье, в радости блаженной раствориться.

Ведь эта девушка смеяться мастерица.

Проснулось бы дитя при солнечных лучах.

Согрелся бы старик, что в декабре зачах.

Ведь эти существа, ведь эти парижане

Могли бы услыхать пчелиное жужжанье,

И пенье ранних птиц, и аромат цветов.

Ведь каждый юноша влюбиться был готов…

Но в долгожданный миг весеннего расцвета

Пришла безглазая и прекратила это,

Внезапно выросла на черном их пути.

Могли бы воплями все небо потрясти,

Призвать на помощь всех, провозглашая всюду

Позор карателям, проклятье самосуду,

Иль ползать у стены, или в толпе пропасть,

Укрыться, убежать, взмолиться и проклясть,

Завыть от ужаса. Нет! Не было в том нужды.

Всему, что свершено, они остались чужды.

Не крикнули: «Постой! На помощь! Пощади!»,

Не ужаснулись, что могила впереди.

Как будто весть о ней давно в мозгу звенела

И яма братская в самой душе чернела.

Смерть, здравствуй!

        С нами жить — невыносимо им.

Что же мы сделали согражданам своим?

Мы разоблачены. Кто мы такие с вами,

Что перед этими кладбищенскими рвами

У них ни жалобы, ни вздоха не нашлось?

Мы плачем, — только мы. А им не надо слез.

Откуда этот мрак? Но ни тревогой поздней,

Ни поздней жалостью не уничтожишь розни.

Как защитили мы тех женщин? Как и где

Трепещущих детей лелеяли в нужде?

Работу дали им, читать их научили?

Не дали ничего — и ярость получили!

Ни света, ни любви! И в нищете нагой

Был голоден один и замерзал другой.

Горит ваш Тюильри, в отместку подожженный.

И вот от имени всей голытьбы сраженной

Я объявляю вам, бездушные сердца,

Что мертвое дитя дороже нам дворца.

Вот почему они так грозно погибали,

Не жаловались нам и шеи не сгибали,

Шли равнодушные, веселые вперед

И молча рухнули, когда настал черед.

Приговоренные расстреляны сегодня.

Нужда безвыходна — но гибель безысходней.

………………………………

Поймите! Саваны покрыли их тела.

Я говорю, что тень содеянного зла

Висит над обществом, безжизненным отныне.

Что их предсмертный смех грознее, чем унынье.

Что должен трепетать живущий человек

При виде легкости уйти от нас навек!

1871

СУД НАД РЕВОЛЮЦИЕЙ

Вы революцию призвали к трибуналу

За то, что грозная безжалостно изгнала

Факиров, дервишей, полночных сов, ворон;

За то, что нанесла церковникам урон;

За то, что, поглядев в глаза им неприкрыто,

Принудила бежать попа и иезуита.

Вы негодуете!

          Да, верно, это так!

Божественность — ничто, и царственность — пустяк.

Все папские шуты, затрепетав, притихли,

И потускнели все, и завертелись в вихре.

И вы разгневаны, вы — мощный трибунал.

Вот горе! Черный мрак затрясся, застонал.

Ночные пиршества кончаются навеки.

Мир Сумрака хрипит, смежая насмерть веки.

Ужасно!.. День встает. Спустился в норку крот.

И мышь летучая ослепла в свой черед.

Светляк теряет спесь. Лисица плачет горько.

Зверек, что по ночам разбойничал, пред зорькой,

При первом крике птиц в берлоге заперся.

От воя волчьего гудит чащоба вся.

Не знают призраки, как быть, за что приняться.

О, если все-таки захочет день заняться

И настоит на том, чтобы покончить с тьмой, —

Вампир от голода издохнет, боже мой!

Заря безжалостно разрушит царство это!

Вы, судьи, судите преступный луч рассвета!

ВО МРАКЕ

Старый мир

Волна! Не надо! Прочь! Назад! Остановись!

Ты никогда еще так не взлетала ввысь!

Но почему же ты угрюма и жестока?

Но почему кричит и воет пасть потока?

Откуда ливень брызг, и мрак, и грозный гул?

Зачем твой ураган во все рога подул?

Валы вздымаются и движутся, как чудо…

Стой! Я велю тебе! Не дальше, чем досюда!

Все старое — закон, столбы границ, узда,

Весь мрак невежества, вся дикая нужда,

Вся каторга души, вся глубь ее кручины,

Покорность женщины и власть над ней мужчины,

Пир, недоступный тем, кто голоден и гол,

Тьма суеверия, божественный глагол, —

Не трогай этого, не смей сдвигать святыни!

Молчи! Я выстроил надежные твердыни

Вкруг человечества, крепка моя стена!

Но ты еще рычишь? Еще растешь, волна?

Кипит водоворот, немилосердно воя.

Вот старый часослов, вот право вековое,

Вот эшафот в твоей пучине промелькнул…

Не трогай короля! Увы, он утонул!

Не оскорбляй святых, не подступай к ним близко!

Стой — это судия! Стой — это сам епископ!

Сам бог велит тебе, — прочь, осади назад!..

Как! Ты не слушаешь? Твои валы грозят

Уничтоженьем — мне, моей ограде мирной?

Волна