Гражданская поэзия Франции - [20]

И подвиги крестьян, а не парижских граждан

Прославлены в моем четверостишье каждом,

И в детстве я певал про старых королей, —

Так значит и коснеть от глупости своей,

Так и кричать «назад» великому столетью?

Нет, правда здравствует. А глупых хлещут плетью.

Живое дерево растет не для пилы.

Иль, видя вечную борьбу огня и мглы,

Я должен со своим невежеством томиться

В молельне Лорике, в Лагарповой темнице,

Без жизни прозябать, или смотреть без глаз,

Иль, глядя на небо, ослепнуть каждый раз,

Забыв о сонмах звезд для королевских лилий?

3

Монархи го´спода под маской поселили

В лазури.

4

       Слушайте. Я рос и видел сны.

Рыданья смолоду надежны и честны.

Вы колыбель мою когда-то укачали

И патокой мой мозг обволокли вначале.

Я стал бы колесом, вы — осью колеса.

Ведь в детстве услыхав благие голоса

Природы, истины и божества, я втайне —

Лишь из-за вашего дурного воспитанья —

Повернут был спиной к великим голосам.

Я рос над пропастью, но выпрямился сам.

У жизни право есть на мысль. Оно сурово.

Бог мальчика берет из-под родного крова

И в школу с ним идет — в поля, под сень лесов.

Для всех живых людей звучит господен зов.

Я знал мечту и мысль наедине с природой,

И цепи ранние с поэмы безбородой

Сами собой тогда рассыпались за мной,

И стала ужасом и радостью земной

Природа вечная. От вас украл я лиру

И ускользнул от вас и в мощной книге мира

Нежданно разобрал живой иероглиф,

Перелистал ее и, алфавит открыв,

Пытался по складам понять его значенье.

Там все исполнено и счастья и мученья,

Там ветер, и звезда, и роза, и волна

Свои понятные вписали имена,

И вся вселенная со взглядом изваянья

Поэмой кажется. Там молнии сиянье

Подчеркивает тьму, а волны ритм дают.

В полях, где старый дуб мне подарил приют,

Я делался сильней, свободнее и кротче,

И с миром говорил, как странник и как зодчий,

И начал понимать, зачем это всегда

Мгла отвечает «нет» звезде, сказавшей «да»,

И скоро добрался до векового смысла,

Который пронизал все формы и все числа,

И, чувствуя любовь и волю всей земли,

Я понял, что богам враждебны короли.

Всех действующих лиц в трагедии природы

Я как свидетелей выслушивал — все воды,

Все лилии, всех птиц, все волны синих рек.

Вот тут мне и предстал свидетель-человек!

Глазам предстало зло — в веселости опасной,

В свирепом торжестве. Я правды жаждал страстно,

И, как грабителя суровый судия,

Любое существо, любое сердце я,

Взяв круто за ворот, допрашивал: что прячешь?

Желчь? Зависть? Ненависть? Что сам на свете значишь?

В отребьях бродит жизнь, в кармане — ни гроша.

Ягненка душит волк, от злобы чуть дыша.

Хромает истина. Ложь выросла в сто футов,

Всех проповедников ошибками опутав.

Сократ, Христос, Ян Гус, Колумб средь общей тьмы

Перекликаются друг с другом из тюрьмы.

Там предрассудок встал, как жуткая чащоба, —

Попробуй выруби! Там уличная злоба

Рвет правду на куски и гнет ее в дугу.

Апостолы, молчать! Трибуны, ни гу-гу!

Скрывали от меня историю усердно!

Читая, сравнивал я утро с этой скверной,

С варфоломеевскою ночью — год зари:

Он много стоил вам, но, что ни говори,

Он должен был прийти — Год Девяносто Третий

Из рухнувших в крови, измученных столетий!

Все революции, крутых расправ пора,

Смесь временного зла и вечного добра.

Все революции суть формулы сухие

Накопленной в веках рыдающей стихии.

К сцепленью шестерен, багримых юной кровью,

Когда в истории мы видим лишь гроба

Креси и Росбаха, и жалкая судьба

Согбенных бедняков подобна скотской доле;

Когда на двух концах заброшенного поля

Лебель Людовику Пятнадцатому дан,

Как при Одиннадцатом страшен был Тристан;[15]

Когда гарем — министр, а эшафот — владыка,

Когда достаточно народ, травимый дико,

Некошеной травой припал к сырой земле,

Достаточно костей, раскаченных в петле;

Когда Христова кровь лилась в потоках тщетных

Для восемнадцати столетий беспросветных;

Когда невежество сулит и завтра ночь,

Когда уже ничем утешить и помочь

Не могут хилые надежды человека;

Когда на всех путях измученного века

Бушует ненависть и царствует грызня, —

Тогда восстань, восстань! Народ дождался дня!

Несется грозный вопль из ночи подземельной.

И горе горькое, как призрак беспредельный,

Выходит вновь на свет, достигшее небес.

Весь строй общественный рассыпался, исчез.

Все парии встают, вся каторга ликует.

Повсюду свист огня, железо торжествует.

Голодный рев, пожар, потоки женских слез, —

Все прошлое звучит, все с цепи сорвалось.

Народу бог велит: иди! Набат хрипящий

Сорвался с привязи от молнии слепящей.

Клир без колоколов, Лувр без ночных оград.

Над папой Лютер встал, над королем — Марат.

Все сказано. Таков конец миров потухших.

О, время движется, плывет на волнах взбухших,

Над гулом уличным, над немотой гробниц,

Над башнями, в ночи поверженными ниц,

Века в отчаянье неотвратимо льются

И катят пред собой громады революций,

Моря горючих слез, что пролил род людской.

5

Пусть пропасть короли разрыли. Но рукой,

Что семя сеяла, не сжаты злые всходы.

Железо кровь зовет, — и восстают народы.

Урок истории был для меня жесток.

Рассудок в роялизм уже вонзил клинок.

Стал якобинцем я. Не ждите больше вздора.

Меня давно страшит изнанка луидора,

Который дорог вам. По чести говоря,

Свободою своей я оскорблю не зря

И ваше прошлое, и веру, и ученье,