Граждане Рима - [61]

Блеклый офис шумел деятельнее, чем когда-либо, но при виде входящего Вария всех охватила дрожь ужаса. Это не было для него неожиданностью. Он не обратил внимания на укол самолюбия, на ряды застывших в изумлении помощников. В противоположном конце комнаты широкий стол Гликона баррикадой возвышался между офисом и закрытой, охраняемой дверью в личную канцелярию императора. Варий направился прямо к ней.

Завидя его приближение, Гликон встал.

— Варий, — сказал он, — тебе не следовало бы здесь находиться.

— Почему же? — угрожающе вопросил Варий.

Гликон был хрупким на вид человеком, с умным лицом, виновато изогнувшейся, похожей на цаплю фигурой; тонкие пушистые волосы с глубокими залысинами на висках ниспадали на лоб длинными мягкими прядями. Варий знал его недостаточно хорошо — и уж наверняка слишком мало, чтобы полагаться на Гликона сейчас, — но всякий раз, общаясь с ним, он чувствовал себя подавленным и разбитым. Гликон определенно не был глуп или некомпетентен, но он был настолько осмотрителен и дипломатичен, что любая решимость, соприкасаясь с ним, словно таяла в воздухе. Таким образом, Гликону всегда удавалось избегать ошибок.

Гликон на мгновение задумался, но, прежде чем успел что-нибудь сказать, Варий продолжил:

— Император уже встречался со стражниками?

— А я-то думал, ты дома.

— Так встречался или нет?

— Нет. Но ты неважно выглядишь.

— Я в порядке, — Варий указал на преторианца, флегматично стоявшего перед императорской дверью. — У себя?

На лице Гликона появилось тревожное выражение.

— Чего ты хочешь, Варий? На нас здесь лежит ответственность за ход дел во всем мире, а сегодня…

— Я должен повидать его сегодня.

Гликон обиженно, страдальчески уставился на Вария:

— Это невозможно.

— Нет, возможно, — упрямо повторил Варий. Хотя нет, нет, от Гликона ничего не дождешься, если будешь продолжать в том же духе. Пересилив себя, Варий сказал: — Извини, Гликон, я знаю, что веду себя неподобающе.

— Понимаю, понимаю, — мягко произнес Гликон. — Но, Варий, ты же знаешь, что даже в обычный день я ничего не могу для тебя сделать, у него все расписано по минутам. Все хотят его видеть. Мы отменяем все, что только возможно. Сегодня он даже перенес встречу с синоанским послом и губернатором Террановы, а времени все равно не хватает. А ты!.. — Помолчав немного, Гликон почти ласково шепнул: — Сожалею, но не уверен, что сегодня самый подходящий день.

— Да, я знаю, — ответил Варий. — Знал еще до того, как прийти. Поэтому, сам понимаешь, я и не пытался бы, не будь это жизненно важно.

— Ты можешь оставить мне записку, — предложил Гликон.

— Не могу. Извини. Мне необходимо лично встретиться с ним.

Гликон задумчиво закусил нижнюю губу.

— Хорошо, о чем речь?

Вария снова охватила нерешительность, он старался взвесить каждое слово, чувствуя его значимость.

— Понимаю, насколько это некстати. Понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, ты уж прости. Прости, что больше ничего не могу тебе сказать. Мне нужно сообщить нечто императору, ему и только ему.

В замешательстве Гликон издал негромкое «ах!» и обессиленно бросил взгляд на стену, словно ища сочувствия. Волей-неволей Варий чуть понизил голос:

— Понимаешь ли, Гликон, мне никогда не приходилось делать ничего подобного. Пожалуйста, просто скажи, а там уж как сам решит, вот и все.

Гликон беспомощно, в отчаянии махнул рукой, и на какой-то миг показалось, что он сейчас сделает или скажет что-нибудь. Но затем, словно действуя наудачу, он молча повернулся, страж уступил ему дорогу, и Гликон скрылся за дверью.

Варий тяжело перевел дух, снова чувствуя тяжкий прилив усталости. Он присел к столу Гликона и стал нервно просматривать бумаги Лео. По крайней мере он мог доказать, как внезапно и без всяких на то причин Габиний утратил интерес к больнице для рабов. И Фаустус несомненно должен узнать о сластях Макарии, чтобы понять, насколько неправдоподобно, что с их помощью он, Варий, убил свою жену. Но что он скажет? Варий постарался отрепетировать про себя свое слово: Ваше величество, я обвиняю исключительно Габиния. Я не знаю, откуда взялся яд. Пожалуйста, разрешите заняться расследованием преторианцам, не доверяйте обычной страже.

Он сидел так почти в трансе, когда наконец вернулся Гликон и, еле заметно пожав плечами, сказал:

— Можете войти.

Усевшись за стол, Фаустус начал одну за другой подписывать бумаги: занудные петиции, законопроект в защиту пенсионных прав ветеранов — это была популярная мера, смертный приговор. Одновременно он выслушивал доклад младшего адъютанта Агеласта об отклике на выступление Туллиолы. Фаустус привык работать над двумя делами зараз, но сегодня было труднее сосредоточиться на том, какие бумаги он подписывает; ему не удавалось даже бегло просмотреть тот или иной документ. Кроме того, он забыл хотя бы вполглаза следить за рукой, выводящей подпись. Подпись ему не нравилась. Впрочем, ему всегда не нравилась его подпись. Когда-то он беспокоился, что она выглядит чересчур по-детски, затем — что излишне коряво, но хуже всего было теперь, когда он вдруг испугался, что, несмотря на старания сосредоточиться, буквы по-старчески дрожат. Какая чушь, ему исполнился всего шестьдесят один год. Но нет, сегодня его рука действительно запиналась и дрожала. Было отчего. Но дело шло к концу — и никто не скажет, что он стал развалиной.