Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор - [15]

До кельи о. Герасима, где я должен был ночевать, дорога идет лесом. На поляне казалось светлее от звездного неба, а в лесу совсем темно. О. Никифор просит меня дать ему понести мою сумку.

— Нет, нет, я сам. Что вы, о. Никифор.

— Ведь вы крутых косогоров боитесь?

— Боюсь.

— Там косогор будет — вы с сумкой не пройдете.

Я отдаю ее.

И когда сумка уже в руках о. Никифора, он тихонечко смеется и говорит:

— Я пошутил, косогора не будет.

Келья о. Герасима, которую он бросил, и сам ушел строиться на другие горы, поближе к монастырю — имеет жилой вид. На столе стоит чашка, восковая свеча. На гвозде висят полукафтанье и четки.

— Вам будет покойно здесь. Спите с Богом, — говорит о. Иван.

Прощаемся. Уж совсем перед тем как уходить, о. Никифор говорит мне:

— Об о. Иларионе и о монастыре я вам вот что скажу: был он здесь. Были и другия братья. Внизу, под горой. Много спорили. И вот, когда я ушел от них и поднялся к себе на гору, вдруг увидел перед собой на одно мгновение — аки молния блеснула — воина. И сказал воин: поздно строить монастыри! Ну, спаси Господи, отдыхайте.

Он по-светски подал мне руку.

— Утром я разбужу вас, — сказал о. Иван.

Будить меня не пришлось.

Рис. Пустынник о. Никифор около своей кельи

Когда я встал и вышел из кельи, солнце еще не поднялось из-за гор, и утренний туман дымился над дальним лесом.

Поляна, на которой стоит келья о. Герасима, гораздо меньше, чем у о. Никифора. Лес придвинулся совсем близко: с одной стороны кельи, поднимаясь в гору, с другой — спускаясь уступами. Около кельи разбит небольшой огород. Посажены картофель и несколько кустов фасоли. Из-за леса поднимается хребет снежных гор, и общее впечатление от всего совсем иное, чем у о. Никифора. Там веселое, открытое, ровное место. Здесь — глухое, замкнутое, одинокое… Зелень густая, темная. И келья хоть и больше, чем у о. Никифора, но неуютная, почти враждебная.

Когда пришел о. Иван, я сказал ему о своих впечатлениях. Он согласился со мной, но прибавил:

— А я не люблю открытых полян. Такие места нравятся мне больше.

Снова, по той же тропе, что и вчера ночью, пошли мы к о. Никифору. Недалеко от кельи — колодец. Стоит крест. Земля черная, холодная от сырости. В лесу глубокая тень. Травы мало. Сухие листья лежат как перина, и нога тонет в них.

Чем ближе к поляне о. Никифора, тем выше и реже становится лес. Светлеет. На открытых местах яркими пятнами выбивается зеленая трава.

На самом краю поляны о. Никифора стоит маленькая-маленькая копна сена, аккуратно покрытая навесом от дождя.

— Зачем это сено о. Никифору? — спрашиваю я о. Ивана.

О. Иван улыбается.

— Продает.

— Продает? Да кому же оно здесь нужно?

— Поселенцам.

— Как же они берут его отсюда?

— Да о. Никифор на себе носит.

— С горы?

— Да. Так по охапке и носит.

— За сколько же продает он это сено?

— За три рубля с доставкой, — смеется о. Иван. — Поляна хорошая, — прибавляет он, видимо любуясь открывшимся видом.

Действительно, поляна хорошая!

Рис. Мост из пихты

Ровный зеленый, скошенный луг. Маленькая келья. Огородик около нее. А по краям такой славный смешанный лес: тут и дуб, и липа, и сосна. Дальних гор не видно, и если забыть дорогу к о. Никифору в гору и безлюдье кругом, можно подумать, что это не келья пустынника, а приветливая лесная сторожка.

О. Никифор ждет нас у кельи.

Подходим.

Я спрашиваю о. Никифора, можно ли его снять.

Он улыбается и говорит:

— Что же выйдет? Келья, а около нее старик-пустынник: само дело велит сняться!

Я снова рассматриваю его. И снова теперь, уже при дневном освещении, он производит на меня впечатление не человека, а лесного дедушки. Снова поражают глаза его, острый, боковой взгляд. И непередаваемое, почти физическое ощущение, что взгляд этот видит самое сокровенное в душе.

На столе уже расставлены стаканы, стоит чайник с кипятком, нарезан хлеб, и в большой чашке дымится вареный картофель.

О. Иван читает молитву. Громко, отчетливо. О. Никифор делает «возглас» шепотом, точно вздыхает, слышны только отдельные слова:

— Молитвами святых отец наших… Господи… помилуй нас…

Садимся за стол, и о. Никифор начинает угощать нас. Сегодня «разговенье»: первый день после Петровского поста. О. Иван принес из монастыря в подарок о. Никифору рыбу-кутум. У меня с собой сыр и консервы. О. Никифор пробует все охотно, ест и хвалит:

— Такого сыру никогда не ел!.. Рыба-то необыкновенная какая-то… Меня он уговаривает:

— Вы мало едите. Вам больше надо есть. Дорога трудная впереди.

О. Иван вспоминает, как побывал у пустынников один иеромонах и потом осуждал их:

— Ничего особенного в них нет. Едят по два раза в день.

О. Никифор слушает внимательно и очень серьезно говорит:

— Так и надо. Мы не можем слишком сильно поститься. Господь от человека требует не голода, а подвига. Подвиг — это то, что может человек сделать самого большого по своим силам, а остальное по благодати. Силы наши теперь слабые, и подвигов больших Господь с нас не требует. Я пробовал сильно поститься. И вижу, что не могу. Истощаюсь — нет сил молиться, как надо. Однажды так ослаб от поста, встать правила прочесть не могу. Господи, думаю, пощади создание Свое. И слышу в сердце: не вставай — лежи, пока поправишься. Так Богу угодно…