Грановский - [29]

Обратную этому идеалистическому формализму, этой идеалистической трактовке единства человеческого рода направленность имеет четвертая методологическая интерпретация, которую можно считать вполне чужеродной по отношению к третьей и о которой мы уже сказали: Грановский провозглашал необходимость достижения единства методов исторической и естественных наук, необходимость внедрения в историческую методологию опыта и основанного на нем размышления. Однако в первой половине 40-х годов мы не находим у Грановского достаточного развития этой методологической установки, да и сама она сформулирована так, что не согласуется с настойчиво повторяемой мыслью о независимости истории от внешней необходимости. Мы увидим, как радикально изменится взгляд Грановского именно по этому вопросу в последний период его жизни.

Наконец, в-пятых, можно отнести к методологической интерпретации органической теории различения всеобщей и всемирной истории. «Всемирная история имеет дело с событиями в их связи между собой» (4, 37). Она есть эмпирическая история. Всеобщая же «должна восходить от отдельных явлений к общему, к неизменному, к закону», «выводить закон из общего правила», она в отличие от всемирной, занимающейся всеми народами, населяющими землю, имеет в виду лишь народы, уже ставшие всемирно-историческими, связующими «между собой человечество, шествующее вперед в своем развитии» (16, л. 12 об.), «всеобщая история имеет по понятию своему предметом не весь род человеческий, а только общее, существенное в нем. Она есть история развития человечества» (4, 47). В более позднем курсе лекций (1848/49 учебный год) он добавит: «Всеобщая история должна проследить прогресс рода человеческого» (19, тетр. 2, л. 5 об.). Но до сих пор «Всемирная история оказывалась неспособной возвыситься до Всеобщей истории…» (4, 37). В будущем, однако, они, по мысли Грановского, сольются, ибо все народы станут активными участниками истории человечества и все смогут войти в историю всеобщую.

Позднее, в 50-х годах, он углубляет различение всеобщей и всемирной истории. Всемирная история эмпирична, включает в себя все народы и потому «гуманна», «давала равную цену истории монголов, кафров или других дикарей Африки и истории Римлян» (19, тетр. 1, л. 11 об.), но «забывает развитие рода человеческого, что должно составлять сущность истории». Всеобщая история — направление «более философское, хотя… оно было внушено философией материальной», Дж. Локком и Э. Б. Кондильяком. «Всеобщая история должна проследить прогресс рода человеческого, т. е., по объяснению Гердера, показать, как человек сам в себя углубляется» (19, тетр. 2, л. 2; 5–5 об.).

Отсюда следуют выводы о пользе истории: она доказывает, что человечество идет по пути прогресса, и потому воспитывает оптимизм, «она помогает угадывать под оболочкой современных событий аналогии с прошедшими и постигать смысл современных явлений; только через историю можем мы понять свое место в человечестве; она удерживает нас от отчаяния, показывая, что совершило человечество на земле, и позволяет оценить достоинство человека» (19, тетр. 2, л. 5 об. — 6).

Отметим здесь одну неясность. До сих пор мы видели, что функцию открытия и формулирования общих законов развития человечества, т. е. общих законов истории, Грановский возлагал на философию истории. Теперь же эта функция возлагается на всеобщую историю. Можно, конечно, истолковать эту неясность в том смысле, что философия истории разрабатывает проблему в общей, теоретической форме, а всеобщая история — на историческом материале, в форме фактического изложения. Вероятно, так это понимал и Грановский в начале своей деятельности. Но мы потому обращаем внимание на это противоречие, что в дальнейшем, В 50-Х годах, мы обнаруживаем у Грановского прямое утверждение о том, что философия истории не оправдала возложенных на нее надежд и истории придется самой заняться делом открытия общих законов.

Задаваясь вопросом о связи теоретических введений к курсам истории с самими этими курсами, методологическими установками и их реализацией, применением в материале, мы должны констатировать, что соотношение это не было однозначным для разных теоретических установок, разных методологических интерпретаций. Одни из них становились для Грановского реальной основой исторического исследования и изложения. И здесь даже можно выявить некоторую закономерность: чем более общими были эти теоретические положения, чем непосредственнее они заимствовались из шеллинго-гегелевского объективного идеализма, тем меньшее применение они находили, чем конкретнее они были, тем в большей степени служили практическим руководством. Абсолют, его движение и отчуждение в разные области — все это мало реализовывалось в материале, хотя и можно отчасти проследить такие связи, например то, что выделенные в теории объекты исследования — религия, учреждения, науки, искусства, идеи — становятся и действительными предметами изложения лектора, «деятельными силами истории», т. е. объектами исследования историка являются «дела народа, его судьбы, учреждения, религия, язык, искусство» (4, 43).