Граница. Выпуск 3 - [130]

— Ты, Рыжий, уж извиняй. Не по моей это воле…

Легче бы казаки разобрались во всем этом, если бы время дали. Ростки нового они скорее бы заметили и за свое бы признали. И новое росло. Многие небольшие артели начали проявлять экономическую активность и разумное ведение общественного хозяйства. Но времени казакам не давали. Одни торопили вследствие близорукости, может быть, и честной. Другие запутывали казаков, кричали и нашептывали, чтобы они в это новое не верили. А ростки нового были еще слабые и ярко в глаза не бросались.

Много в тот год приезжало в таежные поселки разных представителей и уполномоченных. Кто из округа, кто из края. Документы у них в порядке были, и разберись тут: откуда они и нужны ли они? Хорошо советские документы в Харбине подделывали и тут тоже, в Трехречье.

Другом, бывало, прикидывается, общих знакомых вспоминает. Родня почти, а сам — враг лютый.

— Смотри, казак, до чего дожили. До чего довели.

Хитро рассказывает и не так, чтоб многим вместе. Со всеми — только намеками. Неявственно чего-то обещает, но желанное. Мог и грозить:

— Не болтай, друг, понял? Жди нашей команды и подмоги жди. Нынче мы сила! Ну и кары нашей жди, страшенной, ежели что. Из-под земли достанем…

И казаки молчали или сообщали, когда уже было поздно. Может, в то желанное, что сулили, большой веры не имели. Кары страшились. Ясно было сказано:

— Достанем и спросим. Не один я. Мы — сила!

И, бывало, доставали…

В приграничную зону такие «представители» не совались. По тыловой полосе шлялись. Пропуска туда не требовали: власти менее опытные и тайга под боком. Исчезнет внезапно, если опасность учует, и узнай куда. Может, в Читу подался, Хабаровск или тут, поблизости, в тайге ховается…

А коммунисты? Да, коммунисты были. В районном центре десяток членов партии и столько же коммунистов-одиночек по поселкам или по станицам. И все же это была огромная сила! На своих плечах эти коммунисты вынесли всю тяжесть по созданию колхозного строя и руководили, больше самоуком, общественными хозяйствами.

Какой меркой сейчас измерить этот титанический труд? Нет у нас сейчас такой мерки. Другое есть — чувство глубокой благодарности.

Все было ново, все сложно и все в движении.

Многое мы уже знали, но многое оставалось в тени. И не всегда мы знали, где истина, а где уже и умно подсунутая легенда опытного врага, чтобы обмануть, чтобы по ложному следу направить.

Подсунули нам раз анонимку. Из Газимура якобы, из района прошлогодних событий. В основном ее содержание помню. Прогуливались, пишет автор, здесь агенты врага из Китая. Множество повстанческих ячеек создали, и к весеннему ледоходу намечается большой мятеж.

Не верили мы этой анонимке, но сидим и оцениваем. Чесноков руководит. Старший он тут, и у него большой опыт и кругозор:

— Мог ли автор анонимки знать, что эти люди из Китая?

— Сомнительно. По слухам разве. Но откуда такие слухи и где они рождаются?

— Дальше: могли ли эти люди «прогуливаться» по селам?

— Нет! Это исключено. В тайге бы они скрывались, по зимовьям. Туда бы и казаков приглашали. Податливых обработали бы и, если что, втихую бы уничтожили.

— Мог ли автор узнать, что создано «множество повстанческих ячеек»?

— Нет, не мог! Одну, допустим, в которую его самого привлекли. Но ни в коем случае не больше. Конспирацию враги знают.

Решено было информировать штаб отряда и окружной отдел, что мы не можем отвлекаться на эту анонимку. Так и написали: не верим!

3

Общее мнение было такое, что непосредственно по линии границы нам никакие осложнения не угрожают. Следовало опасаться прорыва вражеских групп в наши тылы, к складам зерна, горючего и тракторным паркам. Темным пятном оставались верховья Урова, недавно включенные в нашу зону.

— Что на Урове? Как там? — спрашивало меня начальство.

— Проехал только и мало что узнал. Ново для меня все, условия с большими своеобразиями. Посевы и сенокосные луга там от поселков далеко. За десять и более километров. Настоящие строения, дома, и оттуда тропы на Чирень и на Шилку. Пока не все я понял. Для чего-то они железо на подковы завезли? Казаки ж коней не куют. На войну только. Нескольких коней посмотрел. Чистые и холеные, хоть на императорский смотр…

— Настроения как?

— В том-то и дело! Никаких жалоб или претензий. Правда, мало я успел. С кем-то с глазу на глаз поговорить не удалось — табуном за мной ходили. Других дома не оказалось. Новую жизнь хвалят. Но врут они. Ничего нового они там не создали. И старое разваливается. Не нравится мне там. Потому и приехал, чтобы отряд информировать. И хотел бы еще там побывать. Тогда и исповедоваться проще было бы.

— Ладно, мотай! Но на сутки, не больше. Приятель как там твой?

— Максим Петрович? Не застал. В Читу, говорят, подался. Для чего бы это? Партизанское удостоверение ему выдали. Значит, не из-за него. Разобраться бы и в этом деле надо..

— Ты с ним поговори!

— Это уж обязательно. Тяжелый он человек. Трудно с ним вести беседу. Но пока я ему доверяю…

Выехал еще до рассвета. По-местному, это время первого чая. Между прочим, в те годы казаки не пользовались часами и в обыденной речи не употребляли даже этого слова. В сельском быту большая точность времени не требовалась, и его отрезки определялись так: первый чай, второй чай, обед, поужин и ужин. По мере надобности добавляли: поздно вечером, в полночь и на рассвете.