Граница верности - [2]

Чтобы избежать убытков и разорения, которое бы принёс бунт, отец вынужден был в подтверждение своей невиновности устроить «широкое столование» — пир для всех окрестных плебеев, на котором главным угощением стали пирожки, собственноручно испечённые моим старшим братом, обеими сёстрами и мной.

Набив брюхо результатом наших тяжких трудов, крестьяне и ремесленники большинством голосов решили, что чем-чем, а разумностью младших Вардежей господь не обидел.

Кроме этого отцу пришлось приказать выстроить на заднем дворе замка баню и, к своему величайшему стыду, всё наше семейство, подобно крестьянам или ремесленникам, посещало её трижды в неделю. Среди западной аристократии столь пристальное внимание к бренному телу считалась не только неприличным, но чрезвычайно вредным для бессмертной души.

Однако у души и тела на этот счёт оказалось иное мнение, и вскоре мужчины рода Вардежей заметили, что баня не только дарит силу нашим костям и мышцам, но и даёт бодрость духу. А мать, тётушки и сёстры портили настроение всем окрестным дамам нежной гладкостью своей кожи и шелковистым блеском волос.

Но это всё было позже. А поначалу же мне пришлось претерпеть немало огорчений от насмешек сыновей соседских баронов. Отвечать достойным по ядовитости словом я тогда ещё не умел, а за присущие лишь простолюдинам драки меня лишали сладкого.

Виновника своих бед я знал прекрасно. Только отмстить ему поначалу не получалось. Альд оказался достаточно проворным, чтобы не попадаться в руки замковой прислуги, и безмерно острым на язык, чтобы изводить меня насмешками не в пример обиднее тех, в которых изощрялись мои титулованные сверстники.

Но и я научился быстро доводить Альда до слёз. Надо было всего лишь упрекнуть моего врага в неграмотности или сравнить его неуклюжие деревенские вирши с произведениями поэтов, которые мне приходилось заучивать в классной комнате.

Только я не учёл, что оконный карниз в классе достаточно крепок для того, чтобы удержать на себе даже взрослого тяжеловесного стражника, не то что семилетнего мальчишку. Всего лишь через год Альд сравнялся со мной в знаниях. Я, увы, всегда был ленив в учении, зато Альд — стремителен и ненасытен.

Ему хотелось знать всё: как ходят по небу звёзды и как должны танцевать на балу благородные кавалеры. Он и сейчас такой — с одинаково непревзойдённым мастерством латает порванные башмаки и фехтует лёгким мечом, оружием дворянина. Собственноручно выкованным, между прочим.

Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы доказать Альду если не своё превосходство, так хотя бы равенство. Но кое в чём я действительно его обогнал. Как рифмач и лютнист, а так же как портной, пирожник и драконий лекарь я несравненно лучше Альда. Сейчас это давно уже стало неважным, но тогда я наслаждался каждой своей победой как медовой коврижкой и пьянел от неё не хуже, чем от вина.

Я не замечал, что Альд младше меня на целых три года, — а ведь для детей эта разница огромна. Я забыл о различиях наших званий, которые были ещё больше возрастных. Для меня лишь одно стало важным: чтобы Альд открыто признавал мои успехи. Надо отдать ему должное, судьёй он был хоть и строгим, но всегда справедливым и беспристрастным.

Отец узнал о нашем соперничестве только три года спустя. И, поскольку Альда поймать не получилось, распорядился выпороть его отца. Дядюшку Ференца, безногого калеку-сапожника. А мне велел прекратить глупые и недостойные дворянина занятия типа стряпни или плетения вершей для рыбы.

До того дня я никогда не задумывался, насколько это больно и унизительно, когда тебя бьют плетью. Замковых слуг всегда наказывали в самой дальней конюшне, чтобы своими криками они не оскверняли господский слух. Мне такое положение дел казалось само собой разумеющимся — ведь так было всегда и везде, и у нас, и у соседей на протяжении многих сотен лет.

Но трогать дядюшку Ференца отец не имел права. Как и самого Альда. Ведь наше состязание всегда было честным. Приказ барона уронил в грязь все мои победы и опозорил меня самого. Я мгновенно стал никем и ничем, живым манекеном для демонстрации раззолоченных камзолов и шляп с дворянскими плюмажами.

Это было обидно и горько. А стыдно так, что хотелось спрятаться где-нибудь в самом глухом и тёмном углу замка и не вылезать оттуда никогда.

Однако такой поступок был бы достоин лишь дурака и труса. Истинно благородный рыцарь должен не сопли размазывать, а действовать.

Я отдал замковому кату и его помощнику все свои карманные деньги. Так что эти поганцы не били дядюшку Ференца, а всего лишь измазали ему спину свиной кровью и прикрыли её куском полотна. Помощник ката выволок носилки с дядюшкой Ференцем к Чёрным воротам и ушёл прочь.

За сэкономленные с обеда конфеты я нанял в соседнем посёлке мальчишку-возчика и мы с Альдом доставили дядюшку Ференца домой.

— Теперь вам нужно два, а ещё лучше — три дня не показываться в мастерской, чтобы не вызывать подозрений, — сказал я. И заплакал от стыда и обиды.

Дядюшка обнял меня и стал успокаивать. Он говорил, что мой отец никому не желал зла, что он всего лишь хотел защитить меня от того, что считал опасным. И что со временем отец во всём разберётся и не станет запрещать мне приходить в посёлок. Надо только немного подождать. А я слушал и ненавидел Альда за то, что мой отец никогда не был и будет таким ласковым и понимающим, как дядюшка Ференц. Стыд за эту ненависть обжигал вдвое сильнее, — ведь Альд не завидовал мне никогда и ни в чём. Наоборот, гордился моими успехами не меньше, чем своими. Говорил, что я стану первым кавалером при дворе императора. Моим словам, что сыновьям мелких провинциальных баронов придворные должности не дают, Альд не верил. Поселковому мальчишке трудно было понять, чем благородие одного господина отличается от высокородия другого.