Граница у трапа - [8]

Пришла и моя очередь оказаться один на один с трапом, который то взмывал к небесам, то обрывался к пляшущим далеко внизу волнам. Как Кобец, натянул потуже фуражку, уловил мгновение и ступил на площадку, когда она проносилась у моих ног скоростным лифтом. Вздумалось щегольнуть бесшабашностью, и я отстранил руку страхующего матроса.

Никитин, прыгнувший следом, заметил вполголоса:

— Был уже один герой... Свалился зимой за борт, еле выловили.

Я понял, что свалял дурака. Одно дело — рисковать ради чего-то серьезного, другое — по дурости.

Пока терзался угрызениями совести, добрался до кают-компании.

Нас ждали вызванные на досмотр члены судокоманды.

После распределения объектов (Никитин уступил моей просьбе) я познакомился со своим сопровождающим.

Парень лет двадцати, в футболке, спортивных шароварах и «вьетнамках» на босу ногу, зевал, встряхивался, всем своим видом показывая, как ему чертовски хочется спать.

Мне досталось машинное отделение. Зимой, разумеется, лучше работать в тепле. Сейчас же приятней на верхотуре, под ласковым бризом, но раз напросился, нечего пенять.

Я переодевался и думал, что превращаюсь в нечто среднее между простым рабочим и детективом. Придется отвинчивать гайки задраенных люков, поднимать тяжести, обливаться потом, чтобы обнаружить то, чего на судне, может быть, и нет вовсе.

Задача с неизвестными — «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Только на таможенный лад.

Сопровождающий, шедший впереди, остановился напротив двери одной из кают.

— Ко мне заскочим?

— Зачем?

— Руки помоем.

Я догадался, в чем дело, но вошел. Хотелось для развлечения посмотреть, как он станет «мыть руки». Ишь, молодой, поддерживает традиции.

В одноместной каюте фыркал у иллюминатора самодельный вентилятор. На столе — стопкой книги. Я бегло просмотрел их, спросил сопровождающего, который уже доставал что-то из шкафа:

— Учишься?

— Хочу восстановиться. Третий заход в девятый класс делаю, и никак.

— Боцман-трави-трал! — хрипло заорал кто-то совсем рядом.

Я отшатнулся, рывком отдернул гардину в углу, и за моей спиной рассмеялся сопровождающий.

В углу на жердочке, прикованный тонкой цепочкой, сидел средних размеров ярко-зеленый попугай. Недоверчиво покосившись на меня пуговкой глаза, переступил лапками в сторонку и продолжил озабоченно перебирать загнутым клювом изумрудные перышки.

— Я за него рыбакам пятьдесят «рэ» отдал, — говорил сопровождающий, разматывая предмет, укутанный в старые рубашки. — Одни рыбацкие команды знает. Хотел переобучить, да не знаю, как. И не дается, бандит! Видно, «училка» у него не функционирует.

В руках парня оказалась внушительных размеров пузатая бутыль с яркой наклейкой. С хрустом отвинтив крышечку непочатой емкости, он на скорую руку сервировал стол — две рюмки, нож, помидоры и крохотный кусочек хлеба.

— Ну, за твое!

Одним махом осушив рюмку, закусил, подбодрил:

— Не думай, а то остынет. Не бойсь, у меня гвоздичные зернышки есть, загрызешь.

Я вылил содержимое в рюмку сопровождающего, стряхнул оставшуюся капельку на язык, распробовал, авторитетно заявил:

— Самогон лучше.

— Э-э, — обиделся сопровождающий. — Разве ж так пьют?

— Тебя как зовут?

— Василий.

— Вот что, Вася, — ласково сказал, посмотрев на часы. — Выпить я могу. А потом? На границе, как известно, тучи ходят хмуро... И враг не дремлет.

— Та!

Сопровождающий от огорчения машинально выпил и вторую рюмку.

— А вот это зря. Развезет.

Мы вышли, и сопровождающий, шагая вслед за мной, бубнил себе под нос:

— Традиция! А традиция, она и есть традиция.

Сам я начал работать, по нынешним меркам, довольно рано — в неполных тринадцать лет. Хотел велосипед. Лишних денег дома никогда не водилось, вот и нанялся садовым рабочим в санаторий — подстригал кусты, носил ящики с рассадой, садил и поливал цветы, окапывал деревья, за что и получал ежемесячно тридцать пять рублей. Именно там, на первой работе, и выучился терпению.

Санаторий находился на берегу, и требовалась адская выдержка, чтобы в жару, видя голубизну моря, продолжать высаживать цветочки, взрыхлять землю у жирных гладиолусов, гнуть спину над цветочными узорами клумб.

Эта закалка пригодилась потом, во время занятий на вечернем отделении, когда после тяжкого дня веки смыкались сами собой, а руки механически писали контрольную, когда от мешков и ящиков ныла спина, а в это время из морвокзального ресторана доносились песни и музыка, когда на борцовском ковре противник брал на болевой, и хрустел сустав, и почти рвались сухожилия, а я терпел и помнил, что обязан победить, потому что в этом мире моими единственными опорами и союзниками были терпение и воспоминания о худом мальчишке, севшем однажды на новенький велосипед, заработанный собственными руками...

Однако пора было будить сопровождающего. Ишь, разоспался малый!

Как его зовут? Василий, кажется?

— Василий! Проснись! Вася! Васька!

Он мутно посмотрел на мое потное лицо, измазанную робу, посочувствовал:

— Н-да... Долго еще маяться?

— До полной победы мировой революции, — ответил, выкарабкиваясь на отшлифованные добела плиты. — Наших не видел?

— Один уже закончил, второй вон, в трубу подался. Не устал? Будем заканчивать? Спать охота.