Граница у трапа - [17]

Он уловил в уголках глаз Морозова легкую усмешку, резко спросил:

— Что ж в разные места не рассовал? Учу, учу!

— Да как-то так...

— А может, все-таки разделил? Смотри, Юрик! Мое — верни!

— Не верите — проверьте! — обиделся Морозов.

— Да уж придется. М-да... Посоветуюсь, как с тобой быть. В общем — камбалой на дно. И никакой самодеятельности. Мне не звони. Сам найду, если понадобишься.

И отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Морозов был антипатичен Ильяшенко. В молодом наглеце его раздражало все — быстрая реакция, умение находить в людях слабые стороны, его круглая головка, насмешливое отношение к нему, крестьянскому сыну, пробившему путь наверх.

В кругу близких знакомых Ильяшенко любил вспоминать о своем крестьянском происхождении. Этими рассказами Ильяшенко как бы давал собеседнику понять, что все мы под богом ходим, что сегодня ты пан, а завтра — ничто, червь, так что не стоит зазнаваться и надо грести все и всех под себя.

Новенький «Москвич» Ильяшенко который год томил в гараже и только по воскресеньям, запершись, вытирал с корпуса пыль. Не ездил на машине, не умел и учиться не хотел, поскольку боялся завистливых глаз.

Были у него ковры, скатанные в рулоны, хрусталь в коробках, японская аппаратура в упаковке. Сам же пил и ел из ворованных общепитовских посудин, слушал радиоточку, ходил на работу в засаленном костюме и, терзаясь невозможностью жить широко на виду у всех, поколачивал законную супругу Алевтину, бывшую горничную третьеразрядной гостиницы, где они и сошлись.

И все же, как ни был ему ненавистен Мороз, Ильяшенко не мог обойтись без него — контрабандист поставлял товар, давал дельные советы относительно рынка сбыта, указывал, кого можно купить, с кого сколько содрать.

Еще он завидовал любовным похождениям Морозова и втайне восхищался ими. С Алевтиной у Ильяшенко были сложные отношения.

Однажды нагрянувшая ревизия изрядно потрепала ему нервы, но он сумел удержаться на посту, потому как у кривоногой Алевтины в нужный момент оказались задействованы нужные люди.

С того дня Ильяшенко реже поколачивал супругу, а порой и вовсе обходился тем, что подносил к ее одутловатому лицу кулак и, сверля конокрадским взглядом, втягивал узенькие губы.

Стало ясно, что раз куда-то хаживает вечерами, значит, так надо.

Она была нужна ему, как и Морозов.

И еще чуточку побаивался ее, так как знала и о накоплениях, о сладкой мечте его...

Была у него мечта, была...

Намеревался дожить до той поры, для чего усиленно питался медом и пыльцой, прополисом и маточным молочком.

 

Встреча получилась не такой, какой себе представлял.

После долгих лет с трудом совмещался образ той, полупридуманной, полузабытой, радостной, беспечной, с нынешней — спокойной, уверенной в себе.

Когда я пришел, Наташа прихорашивалась перед зеркалом.

— А я уж заждалась. Что так поздно?

Мне показалось, что она слегка досадует на мой визит.

— И так отпросился... Не вовремя? Куда-то собираешься?

— Да. Поедешь со мной, — объявила она, осматривая себя со всех сторон в зеркале. — Ничего?

— К кому едем?

— К Юре, — сказала и исчезла в небольшой «темной» комнатушке, где, как помнилось, хранились разные ненужные вещи, стоял большой комод.

— Не поеду. Думал, посидим, поболтаем... Не поеду!

— Поедешь! — фыркнула из-за занавески, чем-то шурша. — Тебе надо знакомиться с интересными людьми. А Юра парень интересный. Ты просто его плохо знаешь. Кажется, ты стихи сочинял, писателем хотел стать? Вот тебе и полезно будет.

— Художником, — поправил я. — Тебя любил рисовать.

— Ах, да, вспомнила. Карикатуры... Ну, все, готово.

Она вышла из-за занавески в вечернем платье и остановилась так близко, что я уловил тонкий запах дорогих духов, увидел в упор ее глаза, чувственные губы...

— Зачем ты врешь, что не узнал меня? — шепнула, быстро лизнув языком нижнюю губу. — Я никогда не могла тебя понять...

Она была так близко, что я чувствовал тепло ее тела.

— Быстренько поцелуй меня, Юрка! Старая любовь не ржавеет, правда?

Я осторожно поцеловал ее в щеку.

— Глупый! — порывисто обняла она меня. — Сильнее! Я ведь еще без помады. Ты что, все забыл? Ты же помнишь, помнишь?..

— ...Идем в гости, — хрипло сказал я, — а то уже никуда не пойдем.

Она отстранилась, внимательно посмотрела мне в лицо:

— У тебя кто-то есть? Впрочем... У нас у всех кто-то есть. Вопрос — тот ли, кто действительно нужен. Я помню, ты никогда не уходил с занятий один. Вечно кого-то провожал.

— Не будем ворошить... А как же... Морозов?

— Ну, как тебе сказать... Мне кажется, я его... уважаю. Может быть. Не знаю. Пошли, хватит болтать.

— Идем. Интересно, чем же он тебя покорил?

Мы вышли во двор. Жила Наташа в старом доме, террасы которого выходили во внутренний двор. На освещенном пространстве, под одинокой акацией, забивали вечного «козла». Слышалась перебранка женщин, у кого-то надрывался Челентано.

— Шумно у вас.

— Я не замечаю. Почти не бываю дома. То в рейсе, то в гостях.

Мы вышли на улицу.

— Рассказывай, с кем живешь, как живешь. Как родители?

— Старики прихварывают. А остальное по-старому.

Она взяла меня под руку.

Приятно идти летним вечером рука об руку с красивой, модно одетой женщиной, даже если она не твоя. Встречные заглядывались на нас, и я приосанился, старался выглядеть молодцом.