Граница миров - [155]

Потому что так надо.

– Но почему я? – упорствует Офелия.

Евлалия – не проходящая сквозь зеркала, сама она никогда не была наделена никаким свойством. Она множество раз навещала потомков Артемиды в надежде найти среди них того, кто будет готов открыть ей путь. На самом деле она не знает, справится ли Офелия, но главное – убедить девочку, что та на это способна.

Потому что ты та, кто ты есть.

Офелия удерживается, чтобы не зевнуть. Скоро она окончательно проснется, и станет слишком поздно.

– Я могу попробовать.

Евлалию охватывает дрожь. Она обменивается последним взглядом с молодым вавилонянином, который улыбается ей, воздев два больших пальца в знак поздравления. Однако что-то ее вдруг удерживает. Чувство долга: здесь, перед этим зеркалом, больше, чем где бы то ни было в ином месте, она обязана наконец быть честной. По отношению к Офелии и к себе самой.

Если ты меня освободишь, это нас изменит: тебя, меня и мир.

Евлалия боится упустить свой шанс, но Офелия решается:

– Ладно.

Вместе они погружаются в зеркало. Их молекулы сталкиваются, пересекаются и смешиваются. Они проходят друг сквозь друга в бесконечно малом зазоре. Абсолютная боль. Евлалия чувствует, что ее инверсия оборачивается вспять, атом за атомом, вот только атомы уже не совсем ее. Мысли путаются, ее личность растворяется. Скоро она выйдет из межпространства. Нужно немедленно выбрать направление, любое зеркало у любого вавилонянина.

Главное, она не должна забыть.

Забыть что?

Она должна исправить их ошибки.

Какие ошибки?

Она должна вернуться домой.

Вернуться куда?

На Вавилон.

Внезапно связь прервалась. Офелия, с трудом заново осознающая отдельность своего существования, поняла, в чём причина, увидев Арчибальда, растянувшегося во весь рост на полу рядом с опрокинутым цилиндром. Под конец он потерял сознание. Она и сама была на грани обморока. А Элизабет стонала, свернувшись в клубок.

Посередине комнаты Другой небрежно рвал сотнями пальцев последние страницы книг, которые засыпали его целиком.

Вокруг них больше не было ни этажей, ни библиотек, ни купола; только рокот грозовых облаков и одуряющий запах соли. Ветер развевал шарф и порванную тогу Офелии, когда она двинулась к самому краю пола, на границу между твердью и пустотой. Неужели Мемориал исчез?

Офелия медленно, недоверчиво повернулась, осматриваясь вокруг. Насколько хватало взгляда, перед ней простирался океан, такой же темный и бурный, как небо. На его поверхности бесцельно болтался многовековой флот линкоров. Она опустила голову и прищурилась, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь треснувшие стекла очков. Океан останавливался как раз там, где раньше были врата Мемориала, описывая ревущую спираль вокруг зоны небытия, но, вопреки всем законам природы, внутрь не проникало ни единой капли. Планетарная память.

Изнанка срыгнула кусок старого мира, а вместо него проглотила то малое, что оставалось от Вавилона. Она забрала Мемориал, Фарука, Артемиду, ее семью. Всю ее семью.

– Я могу их вернуть, – пробормотали рты Другого.

Офелия повернулась к лицам, которые росли из его тела. Он утерял всякую молекулярную сообразность. Его членистые руки, похожие на конечности многоножки, указали на висящее зеркало, чья поверхность, всё более беспокойная, его не отражала.

– Всё это из-за вас, из-за Евлалии и тебя. Поэтому честь усмирять чин… то есть починить мир принадлежит только вам. А мир принадлежит только мне.

– Ты пустое место.

Голос Офелии наложился на голос Элизабет. Та встала. Ее волосы удлинились, когда она вскинула подбородок. Ее утерявшее форму тело, казалось, мало-помалу приобретает плотность и утверждает наконец свое присутствие в реальности.

– Ты даже не я.

Все глаза Другого – а их было множество – широко распахнулись, потом почти так же быстро закрылись, втянутые один за другим под кожу. Лица, ноги, руки тоже исчезали, словно неодолимая сила всасывала их внутрь. Его тело постепенно усыхало, теряло множественность, возвращая себе сходство с человеческим обликом, пока помимо воли не превратилось в точную копию Элизабет, включая даже ее мундир предвестницы.

Он глянул на свои руки, усыпанные веснушками. Руки, лишенные семейного свойства.

– Теперь я вспомнила, – сказала ему Элизабет. – Я вспомнила, почему я разорвала наш договор и покинула Изнанку.

В ее голосе звучала мягкая усталость, но взгляд, каким она окинула эту иную версию самой себя, был непреклонным.

– Старое человечество, которое я инверсировала вместе с собой, не имеет больше ничего общего с тем, которое мы знали. Оно стало миролюбивым. Намного более миролюбивым, чем то, которое я доверила тебе. И больше нет никакого смысла жертвовать одной половиной мира ради спасения другой. И потом, – вздохнула она с тенью улыбки, – кто мы такие, чтобы решать за них?

Впервые Офелия заметила в позе Другого легкую нерешительность. В нем не чувствовалось сомнения – скорее ощущение неполноценности, недостаточности, которую не могли заполнить слова Элизабет. Он уже боролся, пытаясь отбросить то слабое тело, которое она ему навязала.

Главное – не оставить ему для этого времени. Офелия очертя голову бросилась вперед. Своими беспалыми руками она изо всех сил толкнула Другого в зеркало. Взгляд, который он метнул в нее, опрокидываясь назад, был ужасен. Сплав стекла, олова и свинца при соприкосновении с ним превратился в водоворот. Проход на Изнанку открылся, готовый принять наконец противовес, которого ей не хватало. Категорически не настроенный позволить себя всосать, Другой вцепился в края зеркала. Он яростно боролся и почти выбрался на поверхность. Не обращая внимания на удары, Офелия и Элизабет давили на него всем своим весом, стараясь впихнуть вглубь.