Граница миров - [14]

– А тебя как зовут?

– Ты откуда взялась?

– А ты случайно не шпионка?

– Ты войну-то видела?

И Офелия услышала свой ответ – серьезный ответ, произнесенный голосом, который принадлежал – и не принадлежал – ей:

– Меня зовут Евлалия, и я хочу спасти мир.

Сироты растворились в облаке пыли. А Офелия раскашлялась и никак не могла остановиться; стоило ей открыть рот, чтобы набрать воздуха, как туда забивалась паутина. В конце концов она упала на выщербленный паркетный пол; его острые занозы впивались ей в щеки.

Офелия изумленно оглянулась на зеркало, из которого вышла. Призрачные картины, только что увиденные в нем, уже таяли. Мать семейства, комендант, сироты – всех этих людей вместила крошечная доля секунды, которую занял ее мгновенный переход между зеркалами.

Однако на сей раз это никак не походило на галлюцинацию. Она участвовала в сцене, которая действительно произошла – несколько веков назад.

Офелия встала на ноги. Зеркало, висевшее в пустоте, было единственным предметом обстановки в комнате, где она очутилась. Ни дверей, ни окон – только маленькая отдушина на потолке, которая пропускала внутрь лучик света. Она знала, что это за место. Это была потайная комната, надежно скрытая в чреве глобуса, парившего в воздухе в самом сердце Секретариума, парившего, в свою очередь, в самом сердце вавилонского Мемориала.

Офелия подошла к зеркалу, висевшему в пустоте, и увидела свое пыльное отражение. Как и во время первого посещения, она смогла различить смутные контуры стены, на которой оно некогда висело. Поскольку Офелия уже читала это зеркало, она знала, что Евлалия Дийё жила здесь в те времена, когда еще не стала Богом. И ей ясно представлялось, как эта маленькая женщина – так похожая на нее, но притом совершенно другая, – печатала здесь на машинке свои детские сказки. Теперь Офелия понимала, что для Евлалии Дийё эта комната была чем-то бóльшим, нежели рабочий кабинет. Перед тем как стать школой мира, где Евлалия воспитывала Духов Семей, Мемориал был приютом для военных сирот, и там она провела свое детство.

Дом.

Вот куда хотела попасть Офелия, перед тем как шагнуть в зеркало туалета. И оно доставило ее сюда, разбудив в ней вторую память, которая Офелии не принадлежала.

– Это не мой дом, – с упреком сказала Офелия своему отражению, как будто они уже не понимали друг друга. – Я ведь не она!

Но едва Офелия произнесла эти слова, как поняла очевидное: во время первого посещения этого места она увидела Евлалию лицом к лицу с отражением в зеркале – отражением, к которому Евлалия обратилась напрямую; а сегодня этого отражения не было.

Что же она тогда сказала?

«Скоро, но не сегодня», – вспомнила Офелия.

И тут ей пришла в голову очень простая мысль: нужно рассказать об этом Торну.

Она снова нырнула в зеркало, стараясь действовать как можно аккуратнее и проявлять как можно меньше инициативы – иными словами, соглашаться на любые направления, не отдавая предпочтения ни одному из них. В результате ее выбросило в какое-то трудноописуемое пространство, где цвета и формы, расплываясь, смешивались друг с другом – так бывает, если закрыть глаза и сильно нажать на веки.

Некая промежуточная область между зеркалами. Темница Другого – как Офелия понимала теперь, – из которой она его освободила.

Офелия случайно попала в это двойственное пространство, когда сидела в изолярии «Дружной Семьи». И теперь начинала инстинктивно понимать, как можно в него проникнуть. Ей даже казалось, что отсюда почти различимы отзвуки голосов всех зеркал в мире, как бы далеко они ни находились.

Ни секунды не колеблясь, Офелия выбрала одно из них – то, что висело в атриуме дома Лазаруса. Она вынырнула из этого зеркала, висевшего над буфетом, и стала пробираться между кадильницами, как вдруг недоуменно спросила себя: туда ли она попала?

Она застала Торна лицом к лицу… с куклой.

Посланница

– Ну вот и вы наконец-то! – радостно воскликнул Амбруаз, выкатившись в своем механическом кресле навстречу Офелии, когда она неуклюже спрыгнула с буфета. Его оленьи глаза с длинными ресницами радостно блестели, выделяясь на темном лице. На коленях лежал шарф Офелии, свернувшийся клубком. – Мы уже слышали о перерегистрации. Надеюсь, у вас там не было проблем?

И Амбруаз сочувственно протянул Офелии обе руки – левую, находившуюся справа, и правую, находившуюся слева. Этот подросток тоже страдал тяжелой аномалией, но ее, в отличие от других, трудно было не заметить.

Аномалия Офелии была скрытой, невидимой. Еще более противоестественной.

– Мои поддельные документы меня выручили, – ответила она. – Только я не поняла, в чём смысл подобных формальностей.

– В этом было всё что угодно, кроме смысла.

Торн произнес эти слова своим низким чеканным голосом. Он сидел на бортике бассейна, до краев наполненного водой после недавних ливней, и неотрывно, словно гипнотизируя, сверлил взглядом куклу, которую посадил на скамеечку, лицом к себе.

– Во всяком случае, – медленно произнес он, – это наверняка не останется втуне. Светлейшие Лорды готовят план.

– Какой?

– Не знаю. Я ведь только ношу их мундир, не более того.

Офелия протянула было руку, чтобы взять свой шарф, но тот строптиво обмотался вокруг тела Амбруаза и даже обвил трехцветным тюрбаном его голову. Офелия вздохнула: ей было тяжело видеть его привязанность к другому человеку. С тех пор как они с шарфом разлучились – по ее вине, – их отношениям пришел конец.