Граница дозволенного - [17]

Мы с Эсекьелем по-прежнему жили в своем мире, а эти вылазки просто помогали мне удовлетворить потребность. Бернардо тоже вроде бы не терзался муками совести. Он утверждал, что верит в прочность семьи, но не считал зазорным и для мужчины, и для женщины искать удовольствие на стороне. Как только такая возможность исключается — все, конец супружескому сексу. Свобода цементирует брачные узы, взаимопонимание между супругами всецело зависит от сексуальной удовлетворенности обоих. Брак держится на плаву только благодаря походам налево, доказывал Бернардо, и моментально пойдет ко дну, если им с женой придется хранить верность друг другу.

Меня эти бесстыдные оправдания позабавили, и я спросила, как он относится к изменам своей жены Марты. На этот счет имелось свое правило: не попадайся и ни в коем случае не дай себя уличить. Риск дарит адреналин, а тайна создает интимность. Однако жена Бернардо оказалась слишком наблюдательной, а он не заботился о том, чтобы как следует замести следы. Два раза она застукала его, заставляя немедленно прекратить связь на стороне. Он не сомневался, что жена ему тоже изменяет, но конкретно никого не подозревал и в принципе не считал, что об этом стоит говорить в открытую. Жена знала, что ему нравится смотреть, как она флиртует с другими, что это его даже возбуждает. На самом же деле либо Бернардо был слишком занят собой, чтобы замечать любовников Марты, либо это она спускала ему все с рук, пока он не заходил слишком далеко.

* * *

Впереди полдня ожидания. Бернардо, наверное, выезжает из дома или уже на пути к пляжу Майтенсильо со своими сыновьями Гильермо и Мартином — им сейчас девять и двенадцать. Еще до нашего знакомства, примерно в то же время, когда строился мой дом, он купил старую деревянную хибару на берегу, которую затем перестроил и расширил, не выбиваясь из общего примитивного стиля. Раз десять мы с ним наведывались в этот домик, устав от унылого мотеля в Эль-Арайане. Чтобы добавить света и зрительно увеличить помещение, Бернардо выкрасил стены изнутри в белый и нарастил оконные переплеты, а самое главное — пристроил огромную и тоже белую террасу размером почти с сам домик. Деревянные жалюзи защищали от солнца, в доме хватало места для сна, для бесед, для трапез, в саду имелись укромные уголки с шезлонгами, печь-барбекю, мойка, длинные столы и кладовая — отличное получилось убежище для вылазок на природу. В хорошую погоду мы занимались любовью на шезлонге, скрытом от посторонних глаз; если было холодно, то в жилой комнате на толстом индейском ковре, греясь у печки-времянки. На супружеское ложе ни Бернардо, ни я не посягали.

Как-то, отправившись погулять по берегу, мы попали в плотную пелену тумана, и теперь эта картина неизменно встает перед глазами, когда я пытаюсь представить возможное будущее с Бернардо. Не самый вдохновляющий образ на первый взгляд: двое закутанных в пальто молчаливых людей шагают, засунув руки в карманы, глядя под ноги, чтобы не споткнуться. Однако меня это воспоминание греет, ведь мы вместе. Плывущий рядом темный силуэт рождает у меня ощущение защищенности от враждебного окружающего мира. К этому ощущению я стремлюсь по сей день — погрузиться в гущу жизненных событий и одновременно отгородиться от невзгод надежной броней участия и заботы. Этот идеал, по-моему, близок всем, но большинство довольствуется малым — не каплет, и ладно.

В тот день, вернувшись, мы сели на террасе, и Бернардо закурил сигарету. Его жена относилась к этому еще строже, чем я, и запрещала курить везде — и там, и в городском доме. Бернардо спросил, доверяю ли я ему. Я не поняла, что он имеет в виду. Он принялся объяснять, описывая разные типы доверия, которые можно испытывать к другому человеку, пока до меня не дошло, что он сомневается, верю ли я в его чувства, в то, что он испытывает ко мне. Так мы завели разговор о чувствах, выйдя за рамки прагматичного лексикона любовников. Прежде мы признавались, что нам нравится быть вместе, что нам хорошо в постели, что мы соскучились друг по другу. Но тем вечером, прощаясь, Бернардо сказал мне слова любви — придав голосу привычную напыщенность. И с тех пор повторял мне это снова и снова при каждом удобном случае, особенно двигаясь внутри меня и пожирая бешеным взглядом.

Я подстроилась не сразу, мне понадобилось некоторое время, чтобы тоже заговорить о чувствах. Я любила его, но совсем не так, как Эсекьеля. Я любила его как-то однонаправленно, ограниченно, будто картинку, увиденную в телескоп. Я дошла до черты, у которой оказываются рано или поздно все любовники, и переступила ее, не задумываясь о последствиях. Мне было все равно, что дальше.

Я начала терять осторожность, вечерами могла подолгу разговаривать с Бернардо из кухни, пока Эсекьель сидел в кабинете. Я не собиралась лишаться своего источника удовольствия, но то, что началось как разрядка, превратилось в обязанность, в самоцель. Говорят, это и есть грубейшая ошибка всех любовников — они не успевают остановиться до того как возникнут чувства. Мы искали кого-то, с кем можно преодолеть барьер. И когда он замаячил впереди, вместо того чтобы отступить назад, мы бросились на него, будто на шлагбаум, закрывавший дорогу к свободе. Мы были такими наивными! Думали, что завоевываем новые территории, не догадываясь в любовном угаре, что заодно обрекаем себя на новые муки.