Граница. Библиотека избранных произведений о советских пограничниках. Том 2 - [52]

* * *

Пограничники уже ополоснулись в ручейке, пососали размоченные в этом ручейке сухари и запили водичкой все из того же неиссякаемого ручейка. У всех впалые, заросшие щетиной щеки, кожа на лице потрескалась, губы почернели; форма пропотелая, сопревшая под мышками, сапоги сбитые, пропитанные пылью. И хоть это непорядок, привести себя в божеский вид некогда: бои — марши, бои — марши. Да уж если на то пошло, лейтенант Трофименко, начальник пограничной заставы (какой заставы, спрашивал он себя, она же осталась на границе), тоже оброс щетиной, обмундирование грязное, просоленное, пробеленное потом, а подворотничок — просто-таки черный от грязи. Нехорошо! Вот мог же полковник Ружнев, несмотря ни на что, и бриться, и подворотничок менять. Потому истинный службист, не чета ему, Трофименко Ивану. Правда, у полковника расторопный, пронырливый ординарец, а лейтенанту никакие ординарцы не положены. Да и как это позволить, чтоб за тобой ухаживали, простите, как за дамой? Трофименко Иван этого не представляет. Может, оттого, что лейтенант, а не полковник. Ничего, если сегодня уцелеет, то вечерком побреется, простирнет подворотничок и, возможно, трусы с майкой, заштопает гимнастёрку.

Окопы были отличные, на загляденье — как сил хватило. Потому хватило, что Трофименко уяснил крепко, что значит на войне как следует зарыться в землю; старшина Гречаников, ворочая забинтованной шеей, разводил пограничников из заслона лейтенанта и из своей резервной группы по позициям: одного Феликса Гороховского начальник заставы велел не будить — пусть поспит хоть полчаса, после дежурства и это хлеб. Юное, с тонкими чертами лицо Гороховского было умученным, и он спал, распустив пухлые мальчишечьи губы, роняя вязкую слюну на подложенный под щёку кулак. И лица всех, кто проходил перед лейтенантом, стоявшим на самой макушке высоты, виделись ему хоть и умученными, но всё-таки молодыми, такими, какие они и были до двадцать второго июня. Среды этих ребят были и его давнишние, по заставе, подчинённые, были и новенькие, при отходе прибивавшиеся с других застав, даже с других комендатур. Прибивались в лесу и армейцы (пятеро их было, пехотинцев, пятеро потом и погибли в стычках с автоматчиками), но за эти девять суток Трофименко подметил некоторую определённость: каждый окруженец старался прибиться к своему роду войск — пограничник к пограничникам, пехотинец к пехотинцам, пушкарь к пушкарям, связист к связистам, сапёр к сапёрам и так далее. Так сказать, свой к своим, в этом нет ничего зазорного, напротив — это естественно. Главное — чтоб плечом к плечу, чтоб рядом были люди, на которых можно положиться в час испытаний.

Трофименко поправил висевший на груди автомат, и прикосновение к оружию как бы придало ему бодрости и уверенности. Натянул фуражку поглубже, почти на глаза, антрацитово посверкивавшие из-под чёрного лакированного козырька; козырек истрескался, потускнел, а вот «кубари» на зеленых петлицах алые, как всегда, — по два кубика, эмалированных, блестящих, на каждой петлице. Лейтенант пограничных войск — это что-нибудь значит!

И бинокль был старый, заставский, безотказный. Тоже висел на груди, несколько мешая автомату. Трофименко вынул его из кожаного футляра, поднёс к глазам. В перекрестии делений, приближённые оптикой, — пустынный проселок, петляющий меж кустами; чем дальше на запад, тем кусты были реже, у околиц сменялись ельничком, а в самом селе — сплошные сады: яблони, вишни, черешни, груши; сквозь листву и ветки с плодами едва угадывались беленые хаты; по кривым пыльным улочкам газовала автомашина, в кузове — солдаты; пыля сапогами, солдаты прошли куда-то за колодец, над срубом печально клонился колодезный журавель. На просёлок немцы покуда не вытягиваются. Но вот-вот вытянутся.

Потом Трофименко повернулся лицом на восток — в окулярах верхушки елей, буков, сосен, в просветах между деревьями то человеческая фигура, то обозная повозка, то лошадь, то пушечный ствол. Не видать ли над лесом ракеты зеленого дыма? Не видать пока. Но вот-вот будет. Удачи вам, товарищ полковник, и удачи вашему полку.

Жаль, конечно, что застава Трофименко не смогла пробиться к погранотряду. Эх, как жаль, что не пришлось доложить: «Товарищ подполковник, согласно вашему приказанию семнадцатая застава выведена на соединение…» Доложил бы начальнику отряда, само собой, и о павших, и о живых, достойных представления к правительственным наградам. Уж во всяком случае о медали «За отвагу» для некоторых лейтенант Трофименко непременно бы походатайствовал, особенно для погибших. Живые заслужат себе ещё и ордена…

Тогда, покинув расположение заставы, они часа полтора брели по многокилометровой просеке, и за это время умерли тяжелораненые, которых как можно бережнее, меняясь, несли на шинелях. Как будто бедняги сговорились: умереть всем и снять заботы с тех, кто в состоянии двигаться. Их, уже остывших, пронесли сколько-то, затем, уже в кромешной тьме, Трофименко распорядился: привал, копаем общую могилу. Вырыли, завернули умерших в шинели, опустили на дно, забросали комьями, еловым лапником, в изголовье поставили валун. Прощайте, товарищи!