Граница безмолвия - [132]

* * *

Сообщение «Севера-202» о появлении в районе заставы вражеской субмарины радист Центра воспринял с оскорбительным безразличием. То, что Робинзону из далекой заполярной заставы казалось каким-то из ряда вон выходящим событием, для него было самым заурядным фактом. Любой из многих радистов, которые выходят в эти дни на его штабную рацию, могли сообщать о появлении в зоне их видимости сотен субмарин и надводных судов, самолетов, танков, презренных дезертиров, откровенных провокаторов и даже оголтелых диверсионных групп.

— Но эта субмарина находится в нашем глубоком тылу, й она обстреляла вверенную мне заставу, — попытался убедить его в исключительности своего случая лейтенант.

— Теперь всех обстреливают, — с наглым безразличием «успокоил» его радист. — И на фронте, и в тылу.

— И высадила десант на остров Фактория.

— Подводная лодка? Какой же это десант — из подлодки? Четверо морячков — на резиновой лодчонке? Впрочем, — спохватился радист, — я, конечно, доложу командованию о твоем сообщении, «Север-202». Обязательно доложу.

— И еще. Вся наша застава ушла на «Вайгаче». Нельзя ли узнать, где сейчас судно?

— Не твое дело, где оно, — резко отреагировал радист. — Поменьше болтай в эфире, «Север-202». У тебя и так подозрительные помехи. По-моему, кто-то заползает на твою волну. Повторная связь через час. Сообщи, как понял.

Лейтенант еще хотел высказать свои сомнения по поводу непонятно чьих самолетов, которые пролетели неподалеку от заставы, однако ироничный тон радиста заставил его прикусить язык.

— Понял, повторная связь через час.

Однако через час лейтенант услышал только то, что должен был услышать в подобной ситуации:

— «Север-202», слушай приказ штаба: «Действовать, исходя из ситуации».

— И это все?

— Все, Субмарина эта «твоя» все еще у заставы?

— Нет, произвела выстрел, после которого артиллеристы засекли перелет, и ушла.

— Всего один выстрел? Темнишь ты что-то. Отсалютовала, что ли?

— На пристрелку тоже вроде бы не похоже.

— Стоило ли поднимать тревогу?

— Но при этом высадила небольшой десант на остров, — напомнил Ордаш. — Правда, затем сняла его.

— Ясно, что это разведка в глубоком тылу, — сочувственно произнес радист. — Наглеют, понимаю, но… Сообщи, как понял приказ.

— Я теперь многое понял, — сухо обронил Ордаш. — Кстати, почти над самой заставой, с северо-запада на северо-восток, прошло звено военно-транспортных самолетов, принадлежность которых установить не удалось. Вопрос: каким образом и для чего они появились в этих краях?

— Тебя разве не предупреждали, чьи транспортные самолеты могут появляться над Севморпутем? Соображать надо, «Север-202».

«Это же может быть авиация союзников! — объяснил самому себе Ордаш. — Разве полковник Удальцов не говорил, что раз гитлеровцы воюют и против Англии, и против СССР, значит, американцы, англичане и канадцы превращаются в наших естественных союзников? А кратчайший путь из аэродромов Аляски к аэродромам Мурманска и Архангельска — над твоей головой, лейтенант. И самый безопасный, поскольку германские летчики сюда не залетают. По крайней мере, не должны залетать».

— То-то же, «202-й»! — словно бы вычитал его догадку радист. — Из этого в дальнейшем и исходи.

25

Обещанное время давно прошло, однако Барс-Оркан на базе «Норд-рейх» так и не появился. Когда унтер-офицер Оркан — чин которому был присвоен, исходя из радиограммы штаба Стратегических сил, — спросил о нем, Кротов никаких особых объяснений давать не стал, а прямо заявил, что поручик Орканов оказался слишком стар, чтобы в такое сложное время — «войны и ломки империй» — взять на себя руководство освободительным движением народов Сибири. К тому же он неотвратимо теряет зрение.

0 том, что у Барса-Оркана слабое зрение, бывший ефрейтор знал, а вот в то, что отец настолько постарел, что способен отказываться от пальмы[64] вождя, не верил. Как не верил и в то, что в течение проведенных им в «Норд-рейхе» дней кто-либо из гарнизона базы встречался с Барс-Орканом, хотя и видел, что «Призрак» действительно несколько раз уходил в небо.

Впрочем, штабс-капитан и не стал убеждать его в противоположном. И вообще теперь тон его общения с Орканом стал более жестким. Барон фон Готтенберг лично несколько раз наблюдал за тренировками новоиспеченного унтер-офицера, интересовался мнением о нем у тунгусов, диверсантов-«норвежцев» и германских офицеров, однако в беседу с ним никогда не вступал. Кротов же, наоборот, по вечерам, когда тренировки прекращались, пытался говорить с ним как с будущим белым русским офицером, таким же, каким в свое время был прапорщик Барс-Оркан. Это были своеобразные душеспасительные беседы, во время которых штабс-капитан пытался пробуждать в нем амбиция вождя, предводителя, человека, глубоко презирающего коммунистов, их идеологию и строй.

— Слушай, унтер-офицер Оркан, и никогда не говори, что ты этого не слышал, — басовито прохрипел Кротов. — Мне плевать на твои сыновние чувства. Вообще на какие бы то ни было твои чувства. Если я еще раз услышу упоминание о твоем отце, пристрелю, без права на помилование. И тебя, и твоего отца. Но на всякий случай запомни. Вся твоя застава уже отправлена на фронт, а тебя, нацмена паршивого, энкаведисты разыскивают как дезертира, чтобы тут же расстрелять, как все того же дезертира. На виду у стойбища и всего твоего рода. Если же ты попытаешься оправдать свое исчезновение из форта тем, что, мол, тебя задержали германцы, то будешь расстрелян еще и как предатель Родины. Но тогда уже вместе с тобой перестреляют всю мужскую половину твоего рода. Для устрашения всех прочих нацменов. Тебе все понятно, унтер-офицер? Я тебя спрашиваю, вояка хренов!