Граница - [2]

- А знаете, - проговорил я с перекошенным от смеха лицом, - я уж было решил, что влюбился!

Чего тут смешного, когда человек влюбляется?

Но я смеялся так заразительно, что доктор, не сдержавшись, рассмеялась вместе со мной. Окно было открыто, а мы смеялись так громко, что люди, проходившие по липовой аллее, косились в нашу сторону. По саду улепетывал кот, перепуганный приступом нашего смеха.

- Вот обыватели, - все еще смеясь, сказала доктор.

- Именно, обыватели! - согласился я.

- Мы, - сказала она, - мы с вами обыватели!

- Но и они, они тоже!

- Да, они тоже!

- И мы!

- Ну да, и мы!

- Вы не сердитесь? - спросил я.

- Нет, теперь уже не сержусь.

Мы как-то сразу почувствовали себя старыми друзьями. Говорили о Риге, об органных концертах, о липах и липовом чае, о людских характерах и причудах больных. Потом я сказал, что на днях уезжаю. Завтра воскресенье, а в понедельник рано утром уезжаю.

- Завтра праздник урожая, - сказала она.

- Да, праздник.

- Пойдете?

- Непременно!

- Ну, тогда до завтра!

В воскресенье мы встретились в парке. После концерта были танцы. Наскоро сколоченный помост прогибался от тяжести танцующих.

У буфета мы пили пиво, прямо из бутылок, потом танцевали. Народу было много. Люди убрали хлеб, обмолотили, засыпали в амбары, теперь можно было поразвлечься, что они и делали. Солнце закатилось, в парке зажгли электричество, танцы продолжались. Мы встретили Симера с ребятами.

- О-ла-ла! - удивился Симер. - Не хотите выпить за компанию?

Доктор призналась, что предпочла бы танцевать, и опять мы с ней танцевали.

- Ну, мне пора, - сказала она.

- Мне тоже.

Возле амбулатории мы остановились. Она жила в этом же здании, только в другом конце. Ночь была темная. По небу плыли облака, и ни одной звезды.

- Знаете, - проговорила она задумчиво, - одно время мне казалось, что вы действительно влюблены.

- Да что вы, - отозвался я, - ничего подобного.

Потом мы целовались. Мы же не деревянные, кровь

молодая, мне двадцать четыре, ей столько же. Трудно было бы не целоваться после такого чудесного вечера, после такого чудесного праздника.

- Не надо! - вскрикнула она и убежала.

Я не двигался с места, пока не хлопнула дверь.

Я перестал понимать, где кончилась шутка, где начиналось серьезное. Я преступил границу. С шуткой вторгся в пределы серьезного. Я был агрессором. Безнаказанно никто не преступал чужой границы. И я должен был понести наказание, только не знал, каким оно будет.

Когда вернулся домой, Симер был уже там. Сидел на кухне, курил.

- Завтра уезжаешь? - хмуро спросил он.

- Да.

- Доволен?

- Доволен! А ты чего раскис?

- Когда опять приедешь?

- Не знаю. Может, приеду. Пора за дипломную работу браться.

- За дипломную, - проворчал Симер. Лицо его было мрачно. - Сволочь, вот ты кто, - буркнул он.

- Значит, и ему известно, что я преступил границу.

Я видел, что ему нелегко дались эти слова. Мы все лето работали вместе. Я и жил у него, и, что называется, пуд соли вместе съели. Я знал каждую жилку на его руке.

А сколько мешков с пшеницей, рожью, горохом мы перетаскали? Мне казалось, я знал его мысли так же хорошо, как его руки. Руки у него были очень порядочные, - Откуда ты знаешь? - спросил я его.

- По носу вижу.

Мне не хотелось признаваться в своем поражении.

Я подыскивал слова, чтобы объяснить ему, что в общемто я славный малый, что границу перешел нечаянно, хотя знал, что он на это скажет - "не все ли равно, нечаянно или чаянно", - но слова надо было отыскать, иначе бы я остался "сволочью" не только в глазах Симера, но и в своих собственных глазах.

- Я же не могу любить тебя!

На лице у Симера выразилось недоумение. Что это, мол, за шуточки, но я был серьезен.

- Конечно, нет. Я не женщина. Но при чем тут я, когда речь о докторе?

- Она мне друг, и только. Такой же друг, как и ты.

Не больше!

- Она красивая, - сказал Симер.

- Ну и что? - возразил я. - Разве у меня не могут быть красивые друзья? Разве ты, добрый дядюшка, заступник женской доли, не способен допустить такое?

- Может, ты и не сволочь, но студент и умник до мозга костей! вздохнул Симер.

Утром я встал пораньше, чтобы успеть на поезд. По лугам и полям стелился туман, а за туманом пели петухи, за петухами попыхивал трактор, и это была жизнь.

Капли росы оседали на плечи, на лицо и волосы. И петушиные крики, и пыхтение трактора западали в душу.

А там за туманом, за петухами и трактором скрывалось что-то неведомое, и я старался разгадать это неведомое, удержать его. Тогда бы им заполнилось утро, и не только это утро.

На станции купил билет, посмотрел расписание, вышел на перрон. И тут я осознал то неведомое. Я переступил еще одну границу.

Мне стало легко и страшно.

Рельсы улетали в туман парой вальдшнепов.

Тяжелым и серым пластом улегся у рельсов перрон, а по нему шла она.

Я подумал, как хорошо, что я наконец дождался утра, когда из тумана, из неведомого навстречу мне идет моя любовь.

- Я пришла проститься, - сказала она.