Грандиозное приключение - [5]

— К сожалению, я таковым, по-видимому, не располагаю, — сказал Мередит и стряхнул пепел на пол. Прямо над ним косо висела на гвозде чья-то рогатая голова.

— Вообще-то, — уточнила Стелла, — я только аттестат получила с золотыми буквами. Медали перестали выдавать из-за войны.

— Ах, война-война, — вставил Бонни.

— Преподавательница хотела, чтоб я показала отрывок из „Любовь зла — полюбишь и козла“, но я разучила телефонный разговор из „Договора о разводе“[2].

— Не припоминаю такой пьесы, — сказал Мередит.

— Алло, алло, — начала Стелла. Взяла из посудной горки фарфоровую вазу, приложила к уху.

— Когда человек нам нужен, его почему-то всегда не оказывается дома, — заметил Бонни.

— Будьте любезны, сообщите его сиятельству; что мне тотчас с ним надо поговорить, — произнесла Стелла.

Мертвая капустница отлепилась от вазы, брошкой приклеилась к Стеллиному воротничку. Мередит расстегнул крючки, обнаружился галстук бабочкой, розовый шнур, на котором болтался монокль. Стелла ни у кого не видывала такой стекляшки, только у мистера Ливи, хозяина филателии на Хакинс-Хэй.

— Сообщите его сиятельству… — повторила она и осеклась, потому что теперь Мередит вытащил из жилетного кармана часы и показывал Бонни.

— Чай пить пора, — сказал он. — А вы — вот что, пойдемте с нами, — схватил Стеллу за локоть, поволок по коридору обратно, вытолкал под дождь.

По улице втроем, сомкнутым строем, было не пройти. Тротуар узкий, полно народу. Мередит выделывал сложные восьмерки, выдираясь из толпы. Не приученная к тонкому обхождению, Стелла не поняла, что он ее оберегает от края тротуара. Решила, что хочет отделаться. Скоро она отстала и нарочно плелась сзади, одна нога на тротуаре, другая на мостовой. Мередит, с поднятым капюшоном, как монах, вышагивал впереди. Она слушала, как он о чем-то важном секретничал с Бонни, но иногда орал, чтоб перекричать уличный шум. Бонни был из-за чего-то или из-за кого-то расстроен. Он терзался, кажется, или даже отчаивался.

— Лицемерие — вот я чего не переношу.

— Да, это всегда мучительно, — соглашался Мередит.

— Как больно, о Господи, как мне больно.

— У меня ведь тоже было такое в Виндзоре, если помнишь.

— О Господи, как мне больно.

— Бедный ты мой! — выкрикнул Мередит, потому что между ними вклинилась женщина с нагруженной дровами детской коляской.

На разбомбленном участке рядом с рестораном Раиса извивался на грязной земле человек в мешке. Напарник в одной майке и рваных штанах стягивал мешок цепями. Потом распрямился, и по бицепсу вильнул хвостом синий дракон.

— Я просто этого не переживу, — сказал Бонни.

Чай пили на третьем этаже в кафе Фуллера. Когда поднимались по лестнице, Стелла закашлялась, осторожно вытерла губы платком, который дала ей Лили, и внимательно проверила — нет ли пятен крови. Мередит смотрел, она знала. И определенно забеспокоился, потому что поскорей-поскорей пропустил ее в дверь.

Бонни, когда снимал плащ, хлестнул поясом по молочнику на столике рядом с вешалкой. Красная скатерть была так накрахмалена, что плотный молочный комочек распрыгался рядом с сахарницей. Бонни не заметил. Три пожилые дамы в лисьих сырых мехах, которые сидели за столиком, принялись извиняться.

Стелла сказала, что ей надо остаться в пальто.

— Промокла же вся, — сказал Мередит.

— Не имеет значения, — сказала она.

Утром, когда она одевалась, они с Лили так и не пришли ни к какому соглашению, можно ли показываться в этом платье. Оно было самое лучшее, выходное платье, но бархат всегда собирает пыль. Самое время новое покупать, сказала Лили, если, конечно, с работой получится.

Пока Мередит проходил между столиками, по залу катилась волна оживления. Постоянные посетительницы узнавали его. Порхали вуалетки, щелкали сумочки, взблескивали зеркальца — они прихорашивались. Делали вид, что не смотрят, а сами его съедали глазами. Распорядительница разлетелась к нему, объяснила, что сегодня так и расхватывают пирожные. Но она приберегла два изумительных наполеона. Мистеру Поттеру достаточно слово сказать, и оба будут к его услугам.

— Вы очень любезны, — промямлил Мередит.

— Я не голодна, — сказала Стелла и уставилась вдаль, словно видела что-то, недоступное постороннему взгляду. Но почти тут же сложила губы в легкой улыбке: часто, когда она считала, что на лице у нее задумчивое выражение, дядя Вернон спрашивал, чего она дуется.

Она чувствовала себя не в своей тарелке и приписывала это моноклю. Дико разросшийся глаз Мередита изучал стену над ее левым плечом. Она хотела что-то сказать, но не могла языком пошевелить. Было ужасно обидно — вдруг вот так онеметь. Всегда, сколько себя помнила, она болтала с жильцами Лили. Рассказывали они мало увлекательного: какой у них дом, двуспальные кровати, подзоры. Или какие овощи лучше принимаются у них на участке. Совали под нос мутные фотографии жен с выщипанными бровями и деток в полосатых купальниках, барахтающихся в волнах прибоя. Кое-кто в пьяном виде переходил грань и лез целоваться. Одному удалось, в холле, когда она обдирала сухие листья аспидистры. Она, правда, морщилась, терла рот полотенцем, но ей не было противно. Во всяком случае, никто пока еще на нее не смотрел как на пень.