Гранатовый браслет - [3]

Рассказы о таких дураках и предлагает нам Куприн в первой части повести. А тогда напрашивается резонный вопрос – не выступает ли в роли третьего дурака сам Желтков? Он посвятил свою жизнь женщине, которая и смотреть на него не может, и слышать о нем не хочет. Слишком неравны социальные роли обоих. Княгине Вере поначалу даже тягостно внимание постороннего человека. Ведь оказывает ей знаки внимания не великий князь, а – мелкий чиновник. И сам гранатовый браслет – символ великой любви – в глазах ее мужа и брата выглядит только безвкусной поделкой: «этот идиотский браслет… эта чудовищная поповская штучка…».

Куприн убивает своего Желткова, поскольку никакого развития эта история получить не может. «Дурак не приставил к виску ствола…» – радовались за своего персонажа Киплинг и Симонов. Но чтобы остаться живым в трудной ситуации, нужны силы едва ли не большие, чем для самоубийства. Влюбленный кончает с собой, якобы растратив казенные деньги. А у княгини Веры остается воспоминание о чем-то великом: «Любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее…» Конечно, она сожалеет, она расстроена, но поглядим на вещи реально: разве могли бы сблизиться титулованная дама и невзрачный служащий? Что случается с людьми, даже равными, которые решаются осуществить эту великую любовь, наглядно показал Лев Толстой в романе «Анна Каренина».

Нет, персонажам русских повестей любовь приносит одни несчастья. Полюбив, они умирают, подобно рабу из стихотворения Гейне. А возможна ли любовь большая и вечная? Современный писатель Фредерик Бегбедер утверждает, что любовь живет только три года. Так называется одна из его книг. Подход, безусловно, не романтический. Герои знаменитых романов добивались желанного предмета и намеревались жить с ним долго и счастливо. Однако Николай Гоголь пытается показать нам способ существования людей, безусловно влюбленных друг в друга. Но, чтобы сохранить свою жизнь, оба они закрылись от мира. «Ни одно желание не перелетит через частокол…» – замечает автор. Виссарион Белинский поначалу смотрел на гоголевских персонажей едва ли не с отвращением. Мелкие чувства довлеют этим людям, никакое общественное движение их не увлечет. Потому, мол, они и могли жить до старости в безмятежном довольстве. Но не к тому же стремились и все романтические герои? Вспомним знаменитые романы: «Черная стрела» Роберта Стивенсона и «Квентин Дорвард» сэра Вальтера Скотта. Джоанна Сэдли и Дик Шелтон в одной книге, Квентин Дорвард и Изабелла де Круа в другой, лишь только соединившись, тут же скрываются в фамильных поместьях, забыв и о герцоге Глостерском, и о короле Людовике Одиннадцатом. А не может быть так, что повесть Гоголя изначально была задумана как сатирический отклик на современный ему романтизм? Мол, посмотрите, уважаемый брат – читатель, какая участь ждет героев, которым вы сопереживали и сочувствовали; какие розы им уготовил греческий бог брака. Потому-то, можем заключить мы, и чеховский художник не решился отправиться на поиски Жени, а только вздыхал: «Мисюсь, где ты?»

Спустя столетие в русской литературе снова появились романтически настроенные люди, заключавшие жизнь персонажа героической смертью. О ничтожных людях они писать не хотели, а свести в одну пару две сильные натуры им не позволяла совесть художника. Не только в дружбе, но и в любви один оказывается рабом другого. Что же делать, если никто не хочет покориться? Тогда-то Максим Горький в рассказе «Макар Чудра» заставляет Лойко Зобара зарезать гордую красавицу Радду, а после этого убивает героя… Но если двое хотят дожить вместе до естественного конца, им приходится смирять себя, снижаться до уровня старосветских помещиков. Может быть, в подобном смирении и состоит мудрость житейская…

Владимир Соболь

Иван Алексеевич Бунин Митина любовь

I

…В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта. Так по крайней мере казалось ему.

Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно-синеющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь. Но лучше всего было то, что Катя, в этот день особенно хорошенькая, вся дышала простосердечием и близостью, часто с детской доверчивостью брала Митю под руку и снизу заглядывала в лицо ему, счастливому даже как будто чуть-чуть высокомерно, шагавшему так широко, что она едва поспевала за ним.

Возле Пушкина она неожиданно сказала:

– Как ты смешно, с какой-то милой мальчишеской неловкостью растягиваешь свой большой рот, когда смеешься. Не обижайся, за эту-то улыбку я и люблю тебя. Да вот еще за твои византийские глаза…

Стараясь не улыбаться, пересиливая и тайное довольство, и легкую обиду, Митя дружелюбно ответил, глядя на памятник, теперь уже высоко поднявшийся перед ними: