Грань тьмы - [9]

Разговор в гостиной понемногу иссяк. Каждый понимал, что должно произойти нечто важное, и никто не знал, что именно. Все они отдавали себе отчет в том, что «Норск гидро» должен производить как можно меньше аммиака. И никто не знал пока, как этого достичь.

Самое время разойтись по домам и подумать обо всем наедине.

Сольвейг, Арне и Кнуту было по пути. Улицы безлюдны. В Рьюкане и без того рано ложились спать, а сейчас, когда по асфальту стучали каблуки немецких патрулей, тем более.

— Я благодарен тебе, Арне, за приглашение, — начал Крог после долгого молчания. — Но, прошу тебя, впредь этого не делай.

Арне Бё встал как вкопанный.

— Что ты хочешь этим сказать, Кнут?

— То, что сказал, Арне. Дом инженера Паульссона не самое подходящее место для обсуждения жизненно важных вопросов.

— Эйнар — йоссинг. Как ты и я, — возразила Сольвейг.

— Я говорил не об Эйнаре, а о его доме. Лаура Квернмо — не йоссинг, да и не с каждым йоссингом я стал бы обо всем говорить.

— Ну, если мы не будем доверять друг другу… — обиженно проговорил Арне.

— Тут вопрос не в доверии, а в целесообразности. Если норвежские рабочие этого не поймут, прольются реки крови. Против организованного противника бороться можно только организованно. И значит, никто не должен знать больше, чем ему положено.

— Звучит-то это логично, а к чему приведет на самом деле? К недоверию, подозрительности, выдуманным тайнам и секретам — к путанице и произволу в конце концов. Мы привыкли говорить открыто, и фашисты это из норвежцев не вытравят.

— Еще бы, немцы нам за это только спасибо скажут. Только способ их благодарности вряд ли придется нам по вкусу. Нет, дорогой мой, я горжусь свободомыслием моих земляков. Но если мы действительно хотим нанести удар врагу, нам ни к чему приходить к нему заранее и предупреждать: ну, погодите, вы нас еще узнаете! Чем позже они нас узнают — тем лучше!

— Это ведь и так ясно, Кнут? — перебила его Сольвейг.

— Да, ясно. Но отсюда следует сделать соответствующие выводы. Я не пойду к немецкому офицеру и не скажу ему: «А вот возьму и налью нефти в ваш бак с окисью дейтерия!», и Эйнару Паульссону об этом не проговорюсь.

— Нефти? — поразился Арне.

— Как-то раз о чем-то вроде этого упомянул Нарвестадт, только я не понял, в чем там дело. Поэтому я советуюсь с вами — одному мне до профессора не добраться.

— Связь с Нарвестадтом мы установим, — задумчиво проговорил Арне Бё.

— И никто не узнает, для чего?

— Никто!

В спальне супругов Паульссонов разговор шел на эту же тему.

— Я не желаю больше видеть в моем доме таких людей, как эти Лундегаард и Кнут Крог, — сказала Лаура.

— Не мог же я указывать Арне Бё, кого ему приводить с собой, — спокойно ответил Эйнар, стараясь избежать серьезной стычки, хотя резкие наскоки жены ему всегда претили.

— Очень даже можешь. Здесь не твой рабочий кабинет. Да и там ты волен выбирать, с кем что обсуждать. И стараться держаться подальше от людей, с которыми ты расходишься в главном. Проследи лучше за тем, чтобы завод работал не хуже, а даже лучше, чем раньше, если это возможно.

— Да, ты так считаешь? Мне изо всех сил стараться на немцев, а они из благодарности сделают меня членом правления и наблюдательного совета, директором назначат? Это просто смехотворно!..

— Милый Эйнар, если бы ты внимательнее прислушивался к тому, что говорит папа, ты знал бы, что давно минули времена, когда химический рынок делили между собой Дюпон и «Кемикал Индастри ЛМТ». Третий большой хозяин рынка — «ИГ Фарбен», и в Европе он будет главенствовать. Акционеры «Норск гидро» будут тебе благодарны, если с твоей помощью господа во Франкфурте-на-Майне своевременно узнают, что руководство «Норск гидро» правильно поняло знамение времени. А если приплюсовать сюда папины акции, этого будет вполне достаточно, чтобы сделать ведущего инженера Паульссона директором и членом правления!

Эйнар обеими пятернями ворошил свои густые, черные как смоль волосы.

— Боже мой, Лаура, ты говоришь об акциях, месте директора, биржевых махинациях. Идет война! Война! Нацисты напали на Норвегию, убивают ее сыновей…

Госпожа Лаура не дала ему договорить. В голосе ее звучала нежность, когда она говорила:

— Ты дитя, Эйнар, настоящий, большой, талантливый ребенок. Конечно, идет война, война между этим взбесившимся Гитлером и нашим розово-красным господином Нигаардсволдом. Но ведь не между большими химическими концернами?

— А король? — спросил он. — Разве король не воюет?

Лаура снисходительно улыбнулась, глядя на мужа снизу вверх. Эйнар вовремя упомянул об этом весомом аргументе. Хаакон VII пользовался в стране большим авторитетом, в глазах буржуазии он вообще был личностью безупречной и неприкасаемой, даже рабочие массы испытывали к нему несомненные симпатии.

— Король! — повторила она. — Король станет милым воспоминанием о добрых старых временах Норвегии, ну, в лучшем случае — декоративным украшением новых. Король — одна сторона медали, а деловые связи — другая.

— Это странная точка зрения на происходящее, Лаура. И я ее не разделяю, запомни хорошенько. Я — норвежец.

Лаура встала, прошлась по комнате.

— Это несерьезный довод, мой дорогой. Быть норвежцем — вовсе не означает непременно ковылять вдогонку за мировой историей, как это свойственно нашим землякам. Возьми пример с папы, он целиком перестроился на поставки немецкому военно-морскому флоту. Разве не все равно, что поставляешь: селедку, аммиак или что-то еще? Кто-то все равно будет поставщиком, если не Квернмо, то Даниельсен, если не Эйнар Паульссон, то Йомар Ларсен. Кто первым предложит, тот и у руля.