Грань - [52]

Благодушные щелочки… ничуть не оживившиеся, не вспыхнувшие при виде меня. На мои расспросы — о самочувствии, настроении, порядках в этом обиталище скорбного абсурда — Турище не отвечал. Но при этом идиотом не выглядел.

Он взял с тумбочки принесенный мной апельсин и принялся перекатывать с ладони в ладонь, любуясь ярким цветом и безупречной сферической формой этого чуда природы.

— Давай я тебе его почищу!

Он не ответил. Подбросил апельсин к потолку, поймал и тихо рассмеялся.

— Послушай, Тур, я рад, что тебе здесь неплохо. Я вообще дико рад тебя видеть — извини, что идея отыскать старого друга не посетила меня раньше. Это оказалось проще, чем я думал. Знаешь, Турище, у меня горе. А еще я схожу с ума…

Я принялся выкладывать ему всё — начиная с диагноза Варьки и девчонки в метро. Тур слушал, продолжая блаженно улыбаться. Он перестал играть апельсином и принялся неторопливо сдирать с него кожуру отросшими крепкими ногтями.

Под конец я почти орал. Тряс его за грудки, за отвороты тускло-лиловой пижамы, умоляя не быть тупым и бесчувственным 'овощем'.

Тур слабо отмахивался от моих рук, а когда очищенный апельсин под моим напором выпал из его пальцев и убежал на пол, проводил его сожалеющим взглядом.

— Что ж ты так расшумелся? Поди не на стадионе…

Низенькая и грузная санитарка подцепила меня за рукав и силком вытащила в коридор. Впрочем, я и не сопротивлялся.

— Он всегда такой?

— Всегда. Лежит, молчит, скалится. Спасибо хоть — под себя не ходит. Мы его Буддик зовем.

— Как-как?

— Буддик. Потому что спокойный и лыбится.

— Вот как. — Я сообразил, что кличка — уменьшительное от Будды. Видно, кто-то из нянечек или санитаров здесь образованный. — И ни разу ни о чем не заговорил?

— Ни разочка! Таким его привели. Ты, слышь, на апельсины зря потратился. Он их не съест. Только играть будет, да наволочку соком пачкать.

Не ответив, я повернулся и побрел прочь по коридору.

В глаза бросилась табличка 'Завотделением'. Постучавшись, вошел. Протянул удостоверение мада.

— А, так это вы сегодня звонили? — Дяденька лет сорока в несвежем халате отдыхал, вытянув ноги и закинув локти за голову. — Ну как, добыли ваши ценные сведения?

— Увы. Вы были правы: Артур Осмолов явно пребывает не здесь. А где, вы не подскажете?

— Охотно. — Начальственный доктор выпрямился и сложил локти на внушительном письменном столе. Заговорил оживленно и с видимым удовольствием: — Ваш коллега работал с женщиной с ярко выраженным психозом на религиозной почве. Не соблюдал мер безопасности, в результате чего — подключился к ее психике чересчур сильно. Думаю, вам доводилось встречаться с подобными случаями. Внутренний мир больной настолько ему понравился, что он не пожелал расставаться с ней и, поставив неверный — слишком мягкий — диагноз, поселил у себя дома. Вот так вот!

Доктор добродушно рассмеялся.

— А толку селить у себя дома? — Я искренне недоумевал. — 'Мадонны' ведь у него нет в личной собственности.

- 'Мадонна' была уже без надобности — хватало простого общения. Согласен, что феномен редкий. И так бы они жили-поживали, в одном раю на двоих, если б не бдительные соседи. Во-первых, непрописанная пожилая тетушка. Во-вторых, здороваться стал как-то странно. Все с улыбочкой и бочком-бочком…

— Ясно. Можете не продолжать. Тетушку в одну больницу, Тура — в другую. — Я кивнул на прощанье и шагнул к выходу. — Но все-таки не могу понять: он ведь уже давно разлучен со своей райской 'ведомой'. Но по-прежнему улыбается и не желает ни с кем контактировать. Ему по-прежнему хорошо?

— Видимо, так. А вы завидуете?

Я вышел…

11.

Милосердная передышка оказалась недолгой.

Стоило мне четко определить, что именно (а точнее, кто) провоцирует приступы, и научиться в нужный момент зажмуриваться или отворачиваться — как это пошло сплошняком. Просто так, без поводов, сутками: утро, полдень, вечер, ночь… Неделя кошмара.

Я дал себе поблажку, схитрил — выпустил на волю воображение. Представлял, как все могло бы протекать, если бы я позволил. Расписывал в уме до мельчайших подробностей, смаковал каждую деталь. Начал даже зарисовывать эти картинки — акварелью, гуашью, маслом. Потом тщательно прятал, чтобы кто-нибудь не наткнулся ненароком на психопатические шедевры, этюды в багровых тонах.

Через несколько дней хотел сжечь скопившийся ворох, но передумал: вдруг это не понравится ему, вселившемуся в меня монстру, и в гневе он растопчет мои жалкие остатки самоконтроля?

Вчера опять заявилась Алиса.

Взглянув на меня, пробормотала только 'твою мать', хотя я был вполне адекватным, умытым и причесанным. Она возжелала потащить меня в ванную и поставить под контрастный душ, решив, что мой вид обусловлен большим количеством алкоголя в крови. Пока меня тащили (а я сопротивлялся), меня охватило желание ее придушить. Не по-настоящему, не до смерти, а до перепуга — и от этой мысли на миг стало хорошо.

Устав бороться со мной, Алиса в сердцах сплюнула, прошла на кухню и сварила кофе. И мы принялись мирно беседовать. Оказалось, что я даже рад ее видеть.

Рассказал ей о своем визите в больницу к Туру.

— Бедняга! Я все-таки надеялась, что он выкарабкается.