Грамматика цивилизаций - [20]

Исторические эпохи являют нам образы, которые возникают, а затем исчезают со сцены цивилизаций. Если мы попытаемся вычленить то, что в ходе сценического действия остается неизменным в глубине сцены, то тогда становятся заметными иные реальности, более простые и представляющие другой интерес. Одни из этих реальностей существуют на протяжении двух или трех постановок, другие остаются веками, а третьи настолько долговременны, что кажутся нам незыблемыми. Но это не верно, так как и они тоже меняются, но гораздо медленнее и незаметнее.

•  Реальности, рассмотренные в предыдущей главе, — это требования, вызванные к жизни географическими пространствами, социальной иерархией, коллективной психикой, экономической целесообразностью, всеми другими глубинными силами, которые на первый взгляд мало заметны современникам, поскольку представляются им естественными и беспроблемными. Эти реальности в современном языке обозначаются как структуры.

Даже историки, когда слишком увлекаются хронологией, не сразу их замечают. Но нельзя ни понять, ни проследить эти реальности — в их очень медленной эволюции — без обращения к очень широким временным пространствам. В этом случае лежащие на поверхности явления, о которых мы только что говорили, события и сами люди как бы исчезают из поля зрения и становятся заметными постоянные или приближающиеся к таковым величины, осознаваемые и неосознаваемые одновременно. Это и есть «фундаментальные основы», или, еще лучше, «структуры» цивилизаций: религиозные чувства, например, консервативность сельской жизни, отношение к смерти, к работе, к удовольствиям, семье…

Эти реальности или структуры, являются чаще всего древними, обладающими отчетливыми и оригинальными чертами. Они придают цивилизациям особый облик, наделяют их неповторимой сущностью. Цивилизации не заимствуют их друг у друга, поскольку каждая рассматривает эти реальности как бесспорные ценности. Разумеется, эти постоянные величины, этот унаследованный выбор или отказ от структур других цивилизаций большинством людей не осознаются. Вот почему так необходимо отдалиться, хотя бы мысленно, от изучаемой цивилизации, чтобы выделить эти постоянные величины или тенденции.

В качестве простого примера, затрагивающего глубинные структуры, возьмем роль женщины в европейском обществе в близком нам XX в. Особенности этой роли станут заметны только в том случае (мы-то их находим «естественными»), если сравнивать их с ролью женщины в мусульманском мире или, если искать нечто противоположное, с ролью женщины в США. Если мы хотим понять, почему сложилась такая социальная ситуация, мы должны уйти в глубь веков, вплоть до XII в., до эпохи «куртуазной любви», которая объяснит, как понимают любовь и супружество на Западе. Затем следует дать множество объяснений: христианству; праву женщин на школьное и университетское образование; представлению о воспитании детей; экономическим условиям; уровню жизни; женскому труду дома и за его пределами и пр.

Роль женщины всегда предстает как цивилизационная структура, как своеобразный тест, потому что в каждой цивилизации эта роль является долговременной реальностью, сопротивляющейся внешним воздействиям, с трудом изменяемой в относительно короткий отрезок времени.

•  Цивилизация чаще всего отторгает любое культурное благо, которое угрожает одной из ее структур. Этот отказ заимствовать, эта скрытая враждебность относительно редки, но они всегда ведут нас в самое сердце цивилизации.

Цивилизация постоянно что-то заимствует у своих соседей, одновременно стремясь «интерпретировать заимствованное на свой манер», ассимилировать его. На первый взгляд, каждая цивилизация походит на товарную станцию, которая только и занимается тем, что принимает и отправляет самые разные грузы.

Однако, даже если ее об этом просят, цивилизация может упорно отказываться от того или иного дара извне. На это указал Морис Мосс: не может существовать цивилизации, достойной так называться, если она что-то не отвергает, от чего-то не отказывается. При этом каждый раз отказ наблюдается после долгих колебаний и попыток ассимилирования. Будучи продуманным, сопровождаемый долгими сомнениями, такой отказ всегда является чрезвычайно важным.

Классическим случаем можно считать взятие Константинополя турками в 1453 г. Один современный турецкий историк считает, что город сдался, что он был завоеван изнутри — еще до финального штурма. Даже если такое мнение слишком категорично, оно имеет право на существование. Православная церковь (но здесь мы может говорить вообще о византийской цивилизации) предпочитала единение с латинянами — то единственное, что, могло ее спасти от подчинения туркам. Не будем здесь говорить о «решении», которое якобы было принято неожиданно под влиянием происходящих событий. Речь идет о завершении долгого процесса, столь же долгого, как и процесс упадка Византии, по мере своего развития усиливая нежелание греков сблизиться с латинянами, с которыми их разделяли теологические разногласия.

Единство было возможным. Император Михаил Vili Палеолог признал его на церковном соборе в Лионе в 1274 г. В 1369 г. в Риме император Иоанн V признал перед папским престолом свои католические убеждения. В 1439 г. совместный церковный собор во Флоренции вновь продемонстрировал возможность союза. Наиболее крупные греческие богословы Иоанн Веккос, Деметрий Сидонский, Виссарион писали в защиту единства с таким талантом, до которого было далеко их противникам. Однако в выборе между турками и латинянами греки предпочли турок. «Византийская церковь из-за соображений собственной независимости призвала врага, отдала ему империю и христианство», потому что, как писал константинопольский патриарх папе Урбану VI, папа предоставил греческой церкви «полную свободу действий». Этот фактор и явился решающим. Фернан Гренар, у кого мы заимствуем эти объяснения, добавляет: «Завоевание Константинополя Магометом II стало триумфом патриарха, выступавшего против единства». Впрочем, Западу была хорошо известна эта антипатия к нему со стороны Востока.