Графоманка - [12]

Несмотря ни на что, Забугина всегда была начеку. Всегда секла момент!

ЧТО ОТДАТЬ ОТЧИЗНЕ

К Ларичевой под светлыми сводами студеного неба подошел шеф в костюмишке и шарфике.

— Ларичева, вы где живете? Где-то в центре?

— Ну да, возле “Гипропро…”

— У меня просьба к вам. Не могли бы вы зайти там к одному человеку?

— Когда, сегодня? Но как же садик? Это на другом конце города.

— Я отпущу вас пораньше, и вы успеете в сад. Завтра день его рождения…

— Это ваш друг? Почему тогда не вы сами?

— Не уверен, что обрадую… Вы поймете. Я не хотел обсуждать это в отделе. В канцелярии подготовлен адрес, вы только зайдете за цветами. Согласны?

— А почему не Забугина?

Шеф протаял улыбкой сквозь вечную мерзлоту.

— Вы сумеете не хуже.

— Ладно.

— Я знал, что вы не откажете. Спасибо. — Он взял ее руку зазябшую и, положив на свою ладонь, мягко прижал другой. Руки у него были сухие и абсолютно горячие. Вот так Карбышев…

Кнопка дверного звонка была старинная и торчала зеленым столбиком, вокруг были виньетки. После звонка дверь открылась моментально, как будто там уже ждали. Встретил грузный седой человек, похожий на Эльдара Рязанова. Брови были широкие и шевелились, как змеи. Быстро и бесшумно повесив ларичевское потертое пальто, он проводил ее в кабинет. Там стоял старинный кожаный диван, огромный, как площадь, деревянный двухтумбовый стол с зеленым суконным верхом и монументальная лампа матового стекла. Ларичева чуть сознание не потеряла. Перед ней стояла живая легенда отрасли. Она протараторила, залившись краской, приветственные слова адреса, вручила папку, цветы. Запнувшись, добавила:

— Вас все помнят и любят.

— Похоже на то. — Живая легенда Батогов усадил гостью в кресло, поставил перед ней на стол чудный серебряный подносик, серебряные стопки, алое вино в графине, яблоки. И рокочущим голосом:

— Прошу. Похоже, что забыли, как я им насолил. А Вы, значит, работаете у Нездешнего. Хороший мальчик.

Седой шеф — мальчик? Так-так. Вопреки рюмочке Ларичева сидела зажатая до потери пульса. Ей казалось, что она сидит тут благодаря роковому случаю, что все эти рюмки и конфеты не для нее, что она вместо кого-то… Хотя простота и обаяние великого человека гипнотизировали. Он двигался легко, ходил неслышно, шутил, заряжал зажигалку от газового баллончика и вкусно-вкусно закуривал. Показал даже фотографии из своего архива. Вот он студент. На лыжах с детьми. На демонстрации. На совещании во Дворце съездов. С группой директоров за рубежом. Над диссертацией. В лесу. Везде нечеловечески красивый… На кого-то он похож. В молодости. То же благородное породистое лицо, та же вьющаяся грива волос назад… Было чувство, что она видела его молодого…

“Где компания? — терялась в догадках Ларичева, — где, черт возьми, старинные друзья и прошлые любови?”

Вдруг по нервам ударил крик. В дверях стояла прозрачная старая дама в измятых желтых кружевах.

— Кто у нас? — закричала, содрогаясь, дама. — Это из Москвы?

— По делу, родная, — внятно произнес Батогов. — Тебе вредно вставать, волноваться. Пойдем…

— По делу, по делу, — блеяла Ларичева, сигнализируя адресной папкой. (А рюмки? А графин?)

— Чушь! — взвизгнула дама. — От меня ничего не скроешь! Я пойму глазами и в анамнез заглядывать не надо. И я еще могу послужить отчизне. Отдать ей все…

— Ты уже отдала, родная. Ты и так себя не щадила, пойдем же. — Он мягко и настойчиво повел даму.

Тут, наконец, Ларичева опомнилась и стала просачиваться в прихожую. Она даже оделась и попыталась тихо открыть замок. На ее руки легли его руки.

— Что, испугались? Это моя бедная сестра. Она работала в таком месте, где сам Господь бы спятил. Говорят, можно в лечебнице держать, но лечить уже бессмысленно. Мне жаль ее… Простите, что не предупредил вас. Но я не думал, что встанет, последние дни так была тиха. Если хотите, то можете зайти как-нибудь, не дожидаясь следующего дня рождения…

— Правда?!

Он смотрел на нее, улыбаясь. Поток тепла через щелочки глаз:

— А вы бы хотели?

— Еще как. Но это, конечно, нельзя говорить. — Ларичева перешла на шопот.

— Почему нельзя? — Он, склонив скульптурную голову с крутой седой шевелюрой, тоже снизил голос.

— О Вас такое рассказывают. Вы в нескольких филиалах начальником были. До Вас ничего не работало, после Вас никто сломать не мог. Вы в третьем филиале линию поставили, так у них оборот услуг вырос в несколько раз. Вы противостояли партийной мафии… А за это надо было жизнью платить! Вас любили женщины всех поколений. Их разбитые сердца до сих пор тлеют на мраморных лестницах управления…

— Стоп, говорю. Это уж ваша субъективная точка зрения.

— Пусть! Пусть субъективная… Но вы любили только свою жену. Так? Она была хрупкая, беленькая… Вы приезжали за ней на машине. Она не любила латать носки. Но детей вырастила потрясающих… Она умерла?

— Замолчите!

— Умираю, умираю… — долетел крик отчаяния, — ты бросил меня одну среди гадов фашистских… Мы должны выйти из окружения…

Он оглянулся.

— Так я позвоню Вам?.. — Ларичева заторопилась.

— А я буду ждать. Прощайте. И держитесь, никогда не старейте. Вы просто прекрасны. Слышите?

И она покинула светлые своды дворянского гнезда, так в народе называли дом привилегированных квартир для начальства.