Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820 - [29]

Штаб маршала не блистал выдающимися людьми. Анатоль де Монтескьё, тогда еще очень молодой, был единственным из адъютантов маршала, которого мы принимали с удовольствием: его воспитание соответствовало его имени.

Между генералами, которые находились тогда в корпусе Мюрата, был один действительно замечательный человек, и я удивляюсь, что о нем так мало говорили. Его превосходство над всеми было неоспоримо. Генерал Рикар, когда-то друг и товарищ Наполеона, навлек на себя его немилость вследствие своей верности генералу Моро, под начальством которого он служил и которым открыто восхищался. Он не подумал скрывать своих чувств даже в то время, когда Моро оказался всеми покинут.

Это благородство и мужество ничуть не помешали генералу воздать должное гению и блестящим способностям Наполеона, которого как полководца он ставил выше императора.

Такими выдающимися качествами генерал Рикар буквально затмевал товарищей, хотя в числе их было немало людей с высокими достоинствами.

Французы того времени страстно любили развлечения и умели всюду вносить оживление. Мы устраивали любительские спектакли, танцевали, катались на санях. Надо было наслаждаться наступившей минутой отдыха, так как мир при Наполеоне являлся лишь кратким перемирием, которым надлежало пользоваться, чтобы передохнуть и набраться свежих сил для очередного выступления. Но не всем удалось повеселиться и отдохнуть, многие провели печально тянувшееся время на стоянках в глубине Силезии. К числу их принадлежал и господин де Ф.

Принц Мюрат вздумал одеть своих адъютантов в какие-то ливреи-мундиры фантастических цветов, и Ф. навлек на себя его немилость, отказавшись облечься в этот наряд. Он предпочел отправиться в свой полк, в то время как Мюрат, увенчанный лаврами, возвратился в Париж, чтобы возложить на свою голову корону. Упрямец написал мне письмо, в котором, жалуясь на свою неудачу, заявил, что ни за что не поедет в Париж и обратится к маршалу Даву за разрешением приехать на некоторое время в Варшаву. В случае же отказа он решил приехать тайно, если только, – писал он, – единственный авторитет, которому он беспрекословно подчинится, не запретит ему этого, а те, кого он жаждет видеть, отнесутся к нему благосклонно.

Письмо это смутило меня. Я искренне старалась удалить из моей памяти все, что напоминало мне о господине де Ф., но, получив это письмо, поняла, что мне снова грозит опасность. К счастью для меня, в дело вмешалась моя подруга – госпожа Соболевская. Я показала ей письмо, причем сделала вид, что не понимаю заключающихся в нем намеков, а решение господина де Ф. приехать в Варшаву приписываю весьма естественному желанию немного развеяться и развлечься. Одним словом, с необыкновенным жаром защищала того, кого никто и не думал ни в чем обвинять.

Моя подруга дала мне высказаться, не проронив ни слова, а когда я успокоилась, она, посмотрев на меня пристальным взглядом, спросила только, действительно ли я хоть на минуту верю в то, что говорю о цели приезда господина де Ф., при этом прибавив, что если я дам согласие на этот приезд, то тем самым заранее покажу, что сдаюсь.

Я ответила на письмо в шутливом тоне, ясно дав понять, что о сближении между нами не может быть и речи. А спустя несколько месяцев господин де Ф. был вызван в Париж благодаря хлопотам одной очень высокопоставленной особы, которая давно уже его любила, о чем он даже не подозревал.

Известие, полученное мной от моей матери, находившейся тогда в Белостоке, сразу переменило строй моих мыслей. Мать извещала меня, что краковская кастелянша тяжело заболела и выразила желание увидеться с нами, благословить нас в последний раз. Мы тотчас же выехали. Я нашла потом среди своих бумаг отрывок из дневника, который вела в 1808 году, когда еще и не собиралась записывать свои воспоминания. В точности передаю содержание этого отрывка:

«Белосток, 9 февраля 1808 года. И вот я снова в замке, в том замке, где я провела столько счастливых и безмятежных лет. На каждом шагу – воспоминания, а вместе с ними – печаль и сожаления, чувства одновременно и сладкие, и мучительные. Всё минуло, и всё минет!..

Я снова вижу свою любимую тетку. Все вокруг дрожат за ее жизнь. Первый раз я вижу смерть лицом к лицу. Печальная и темная комната, сдавленные рыдания, безмолвная, гнетущая печаль – все это произвело на меня такое тягостное впечатление, какое никогда не изгладится из моей памяти.

Бедная крошка Амели де Бассомпьер страшно плакала: ведь она так ее любила! Остальные Бассомпьеры выражали свою печаль более приличным образом.

10 февраля, утро. Я не могла сомкнуть глаз всю ночь… И может быть, завтра я буду жалеть об этой ночи, которая показалась мне такой долгой.

Она еще жива!

Сегодня утром ее приготовили к встрече со мной. Узнав о нашем приезде, она оживилась. В полдень врач пришел за нами. О Боже! Как у меня хватило сил подойти к ней со спокойным лицом, улыбаться и не залиться слезами, целуя ее руку.

– У меня нет сил выразить вам, как я вас люблю! – сказала она мне голосом, в котором было больше волнения, чем слабости. Потом она говорила о моих бедных крошках, о которых я не думала более двух дней.