Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820 - [25]

Под влиянием этих слов исчезли все мои колебания, и я послала ему розовую ленту. Тот, кто отправляется на войну, имеет право предъявлять подобные требования!..

Он просил позволения писать мне обо всем, что касается военных успехов, так как французы и мы боролись за одно дело, но, кроме того, просил меня хоть изредка отвечать на его письма. Мой муж не имел ничего против этой переписки, а так как в этом действительно не было ничего заслуживающего порицания, то я дала обещание. И он уехал. Дипломатический корпус во главе с Талейраном получил приказание оставаться в Варшаве.

Я забыла еще упомянуть о Маре, герцоге Бассано, государственном секретаре. Он принадлежал к числу тех, кто редко оставлял императора, но на этот раз вынужден был задержаться в ожидании событий.

Достигнув высокого положения в то время, когда карьеры делались с необычайной быстротой, герцог Бассано был, вероятно, единственным, в ком не осталось ничего, напоминавшего его скромное происхождение. С другой стороны, он ничуть не злоупотреблял своим высоким положением. Его манеры, костюм, речь, вообще всё, за исключением неимоверно толстых икр, носили отпечаток высшего общества. Правда, он не отличался широтой и тонкостью ума, подобно Талейрану, но, обладая удивительным тактом и редкой проницательностью, был вправе высоко держать голову среди окружавших Наполеона выдающихся людей. Кроме того, Маре был необыкновенно честным и прямым человеком.

У него были деловые отношения с моим свекром, поэтому он приходил иногда в гостиную немного поболтать с нами, называя эти редкие минуты своим отдыхом. Его доброта шла от сердца, и он никогда не упускал случая оказать кому-либо услугу. Его обвиняли в том, что он легко поддается лести и оказывает доверие недостойным людям, – возможно, это и было правдой, но истинная доброта имеет ту дурную сторону, что ей легко можно злоупотреблять.

Говоря о наших постоянных посетителях, я не могу не упомянуть о самом остроумном из них – герцоге Дальберге. Он был последним отпрыском знаменитого рода, который, казалось, должен был вот-вот угаснуть, так как уже не требовалось его присутствия на коронации германских императоров, чье могущество было сломлено, и оба этих блестящих воспоминания прошлых веков, казалось, должны были исчезнуть одновременно.

Удалившись во Францию, герцог женился на мадемуазель де Бриньоль, имел от нее единственную дочь, умершую в раннем возрасте. Во время своего пребывания в Польше он воспылал страстью к одной особе, которая, в силу своей ограниченной натуры, была не способна ни понять, ни оценить его. И даже в этом случае он показал себя экзальтированным, как немец, и деликатным, как француз. Я терпеливо выслушивала его излияния, в которые он вкладывал всю прелесть своего ума.

Это был необыкновенный человек, соединивший в себе и масона, и философа XVIII века, поддерживавший сношения со всеми наиболее известными, но в то же время и наиболее скомпрометировавшими себя лицами в Европе. В высшей степени неосторожный, он говорил все, что приходило ему в голову, не щадя никого, даже Наполеона, которого называл тираном и узурпатором. Его задача состояла в том, чтобы преследовать интересы Германии, но он занимался этим довольно небрежно, особенно с тех пор как любовь поглотила все его помыслы.

Будучи близким другом Талейрана, Дальберг часто вместе с ним сокрушался по поводу событий дня. Этот человек искренне, от всего сердца желал восстановления Польши, пламенно мечтая в то же время об освобождении Германии – согласовать эти желания, как вы понимаете, было весьма трудно, как и вообще все другие его чувства. Доказательством же того, что Наполеон вовсе не был жесток, может служить то обстоятельство, что он никогда не преследовал Дальберга, хотя, конечно, и говорить нечего: образ мыслей последнего был отлично известен императору.

* * *

Восемнадцатого марта 1807 года в три часа утра я родила прелестную дочку – и этим достигла вершины своих желаний. Я пишу эти записки, когда моей дочери исполнилось шесть лет. Она была очаровательна с самого дня своего рождения. Детские черты ее были правильны, как у античной статуи, и я уверена, что Елена при своем появлении на свет не была прекраснее ее.

Чем более она развивалась, тем более черты ее лица приобретали классическую правильность, что я всецело приписывала своей страстной любви к произведениям искусства. Будучи постоянно окружена чудными художественными образцами, я с наслаждением погружалась в созерцание великолепных картин, находившихся в замке моего свекра, поэтому нет ничего удивительного в том, что мое увлечение искусством отразилось на моей дочери. Ее восприемницей была моя мать. Я дала ей имя Наталия, которое мне очень нравилось и как нельзя лучше подходило к ее крошечному, классически правильному личику.

Я не понимаю, как случилось, что я забыла упомянуть о крещении моего сына, которое мы отпраздновали со всей пышностью, сопровождающей крещение мальчиков, а тем более первенца. Его восприемниками были князь Юзеф Понятовский и маршал Потоцкий, брат моего свекра, а восприемницами – прелестная графиня Замойская и графиня Тышкевич – сестра князя Понятовского. Князь Иосиф сделал моему сыну чудесный подарок, который мы бережно храним и который, я надеюсь, навсегда останется в нашем роду: это сабля короля Сигизмунда I, использовавшаяся при короновании наших государей.