Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6 - [15]

Нетрудно догадаться, что прием юных девиц, добропорядочных буржуа и представителей славного дворянства продолжался до самого вечера; только в девять часов король и члены его семьи удалились на покой.

Когда они вернулись к себе, часовой у двери как бы напомнил королю и королеве, что они по-прежнему пленники.

Однако часовой отдал им честь.

По тому, как, с какой безукоризненной четкостью это было выполнено перед его королевским величеством, пусть и пленным, король узнал в нем старого солдата.

— Где вы служили, мой друг? — спросил он у часового.

— Во французской гвардии, государь, — отвечал тот.

— В таком случае, — сухо заметил король, — я не удивлен тем, что вы здесь.

Людовик XVI не мог забыть, что 13 июля 1789 года солдаты французской гвардии перешли на сторону народа.

Король и королева вошли к себе. Часовой стоял у самой двери в спальню.

Час спустя, меняясь с поста, часовой попросил позволения переговорить с командующим эскортом, то есть с Бийо.

Тот ужинал на свежем воздухе в компании тех, кто прибыл из разных деревень, расположенных вдоль дороги, по которой проезжала королевская карета, и пытался уговорить их остаться на следующий день.

Но люди эти уже увидели то, что хотели, то есть короля, и больше половины из них стремились встретить праздник Тела Господня в родной деревне.

Бийо хотел их удержать, потому что аристократические настроения в городе вызывали у него немалое беспокойство.

Они же, простые деревенские жители, отвечали ему:

— Если мы не вернемся домой, то кто же поздравит завтра Господа и натянет простыни перед нашими домами?

За этими разговорами его и застал часовой.

Они стали оживленно шептаться.

Потом Бийо послал за Друэ.

Разговор продолжался втроем — такой же негромкий и оживленный, с такой же чрезмерной жестикуляцией.

После этого Бийо и Друэ отправились к смотрителю почтовой станции, другу Друэ.

Тот приказал оседлать двух коней, и десять минут спустя Бийо уже мчался по дороге на Реймс, а Друэ ехал в Витри-ле-Франсуа.

Наступило утро; от вчерашнего эскорта осталось не более шестисот человек, самых ожесточенных или самых уставших; они провели ночь под открытым небом на принесенных жителями охапках соломы. Отряхиваясь в первых лучах восходящего солнца, они видели, как двенадцать человек в военной форме вошли в интенданство, а минуту спустя выбежали во двор.

В Шалоне была расквартирована рота гвардейцев Вильруа; двенадцать человек из них еще оставались в городе.

Они только что получили приказания от Шарни.

Граф велел им быть на конях, в полной форме, у церкви к моменту выхода из нее короля.

Они спешили подготовиться к этому маневру.

Как мы уже сказали, не все крестьяне, составлявшие накануне эскорт короля, разошлись вечером из-за усталости; утром они стали подсчитывать расстояние: одни из них оказались в десяти, другие — в пятнадцати льё от родного дома. Сотни две крестьян отправились домой, несмотря на настойчивые уговоры товарищей остаться.

Самых стойких недругов короля оказалось сотни четыре, самое большее — человек четыреста пятьдесят.

Столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, сохранивших преданность королю, не говоря о гвардейцах короля и офицерах, которых предстояло набрать, — нечто вроде священного батальона, готового на любой риск ради монарха.

Кроме того, как уже было сказано, город питал симпатии к аристократам.

Уже с шести часов утра горожане, наиболее преданные делу спасения монархии, были на ногах и собрались во дворе интендантства. Шарни и гвардейцы находились среди них и тоже чего-то ждали.

Король встал в семь часов и приказал объявить, что намерен пойти на мессу; Отправились на поиски Друэ и Бийо, чтобы передать им желание короля, но ни того, ни другого не нашли.

Таким образом, ничто не препятствовало исполнению желания короля.

Шарни поднялся к королю и доложил ему, что оба командующих эскортом отсутствуют.

Король обрадовался этому сообщению, но Шарни с сомнением покачал головой: если он и не знал Друэ, то уж Бийо-то он знал.

Впрочем, все предвещало удачу. Улицы были полны народу, и было нетрудно заметить, что все население городка относилось к королю с симпатией. Пока ставни в спальнях короля и королевы оставались притворены, толпа оберегала сон пленников: люди двигались молча и на цыпочках; собралось так много людей, что в толпе почти растворились те четыреста человек из соседних деревень, которые так и не захотели вернуться по домам.

Как только ставни в комнате венценосных супругов распахнулись, раздались громкие крики: «Да здравствует король!» и «Да здравствует королева!»; их величества, не сговариваясь, появились каждый на своем балконе.

Снова грянули единодушные приветствия, и обреченные король и королева последний раз в своей жизни могли потешить себя иллюзией.

— Ну, все идет хорошо! — заметил Людовик XVI, обращаясь со своего балкона к Марии Антуанетте.

Королева устремила глаза к небу, но промолчала.

Но вот колокольный звон возвестил о том, что церковь открыта.

В это же время Шарни тихо постучался в дверь.

— Да, граф, я готов, — отозвался король.

Шарни бросил на короля быстрый взгляд; тот был спокоен и почти тверд; он уже столько выстрадал, что можно было подумать, будто вследствие перенесенных страданий он избавлялся от присущей ему нерешительности.