Граф Никита Панин - [3]

Для Никиты Ивановича новое назначение оказалось приятной неожиданностью. Какие бы интриги этому ни сопутствовали, но, коль скоро императрица решила поручить ему Павла, значит, она ему доверяла и признавала за ним качества, необходимые для выполнения поручения, столь ответственного. В деле воспитания Елизавета дала Панину большие права. Он мог по собственному усмотрению составлять программу обучения, подбирать учителей и даже определять круг лиц, допускавшихся к особе великого князя. Кроме того, место обер-гофмейстера, хотя и не было непосредственно связано с государственной политикой, имело

немало иных и несомненных преимуществ. Воспитатель цесаревича - должность солидная, говоря современным языком, престижная. Перед ним открыты все двери, в том числе и кабинета императрицы. Положение обер-гофмейстера мало подвержено колебаниям придворной конъюнктуры. Словом, из почетной ссылки Панин вернулся на еще более почетное место, где даже политикой было заниматься не обязательно.

В июне 1760 года Никите Ивановичу было велено приступить к исполнению новых обязанностей, и он в сопровождении Ивана Ивановича Шувалова и канцлера Воронцова отправился к своему воспитаннику. Великий князь, маленький щуплый мальчик, сидел за столом в окружении многочисленных мамушек и нянюшек и настороженно глядел на вошедших. Воронцов представил Панина и объявил, что отныне этот человек будет у его высочества обер-гофмейстером. Мальчик посмотрел на одного, потом на другого и вдруг громко зарыдал. Позже Никита Иванович узнал, что нянюшки специально пугали маленького Павла новым воспитателем. Говорили, что Панин - угрюмый старик и как придет, так добрых женщин прогонит и все веселости запретит. Впрочем, тучи скоро рассеялись, и обер-гофмейстер со своим воспитанником стали добрыми друзьями. Воронцова это вполне устраивало, и вопрос о возвращении Панина в Стокгольм отпал сам собой.

Павел оказался ребенком веселым, бойким, сообразительным, правда, чересчур нервным и впечатлительным. С ним было хлопотно, но Никита Иванович исполнял свои обязанности с удовольствием. И среди тех, с кем Панин близко сошелся по возвращении из Стокгольма, была мать его воспитанника, великая княгиня Екатерина Алексеевна.

Впервые они познакомились много лет назад, когда юная немецкая принцесса Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербская еще только начинала осваиваться с новой ролью супруги наследника российского престола, великого князя Петра Федоровича, племянника императрицы. Потом, когда Панин был отослан в Стокгольм, они переписывались, но редко, в основном при посредничестве канцлера Бестужева и их общего друга статского советника В.Е. Адодурова, обучавшего Екатерину русскому языку. Теперь они общались почти ежедневно, их отношения постепенно крепли, превращаясь в дружбу. Екатерина была особенно заинтересована в добрых отношениях с Никитой Ивановичем. Ее положение при дворе казалось на редкость шатким. Императрица была ею недовольна, а муж открыто пренебрегал. Чуткие придворные, мгновенно улавливавшие малейшие изменения в отношениях, между членами императорской семьи, старались пореже попадаться на глаза великой княгине. В такой обстановке дружба с Паниным была для Екатерины, тяжело переживавшей свою полуизоляцию, не просто отдушиной, она приобретала большой политический смысл.

При дворе Никита Иванович быстро стал человеком значительным. В толпе придворных, допускавшихся на дворцовые приемы - куртаги, он явно выделялся даже внешне - Панина называли "самым сановитым вельможей империи". Этому способствовала и его манера поведения. Он всегда был сдержан, ходил неторопливо, быть может, из-за склонности к полноте, говорил тоже неторопливо, в нос. Никита Иванович обладал редкой способностью располагать к себе людей, поэтому у него было много друзей и мало врагов. Он слыл искусным дипломатом и весьма образованным человеком. Панин долго жил в Европе и хорошо знал европейскую культуру, а таких людей в России в то время было немного, и их ценили.

Панин принадлежал к числу тех просвещенных русских деятелей, которые считали себя духовными наследниками Петра Великого и продолжателями начатого им дела. В этом он не был одинок. Спустя четверть века после смерти Петра I его царствование успело приобрести романтический ореол, а сам император превратился едва ли не в образцового государя. Впоследствии Екатерина, уловив это общественное настроение, будет его старательно эксплуатировать. Она заведет себе табакерку с портретом Петра, из Франции выпишет Фальконе для создания знаменитого "Медного всадника", а окружающим будет говорить, что, прежде чем принять какое-нибудь решение, она спрашивает себя, как бы на ее месте поступил великий Петр.

Правда, уже в царствование Екатерины II сквозь мощный хор официального славословия будут пробиваться критические нотки. Историк И.Н. Болтин усомнится, прав ли был царь, когда уничтожал старинные русские обычаи и традиции и насаждал вместо них чужеземные - онемеченные русские становились иностранцами в своем отечестве. А. Н. Радищев откажет Петру в величии, ибо истинно великим, по его мнению, можно назвать лишь того государя, который даровал своему народу свободу. Еще более критически к Петру отнесется другой историк - М.М. Щербатов, Но Панин был далек от таких мыслей. По его твердому убеждению, история России начиналась с петровских преобразований, а все, что было прежде, - это века непроглядной тьмы и дикого варварства.