Граф Феникс - [4]

– И что же, вы хорошо устроились здесь, господин Бабю?

– Не могу пожаловаться. У меня весьма почетное положение и выгодное место. Я состою главным кондитером при поварнях господина Бецкого. Это один из первейших вельмож Петербурга и лицо приближенное к императрице, – важно объяснил Бабю.

– Знаю, – кивнул маркиз. – Очень рад, что вы нашли применение своим кулинарным талантам и знаниям. Но помнится, в Париже, когда я встретился с вами, иные намерения вас увлекали, любезнейший мой Бабю! Вы искали возможность заняться философией и стать в ряды благодетелей человечества, работая на преображение мира по планам высшего искусства.

– Да! Да! Я все это помню, господин маркиз, и былые стремления не угасли в моей груди! О, если бы вы знали, сколь тяготит меня необходимость быть слугою. Но вы знаете, что у меня престарелые родители, братья и сестры. Я добрый сын, добрый отец, добрый муж, добрый друг и добрый гражданин, господин маркиз. И вот, вынужден был отправиться в варварскую Россию, где многие соотечественники, как известно, нажились около расточительных вельмож. Отложив в сторону философию и благотворительность, я занялся кондитерским искусством.

– Впрочем, честное ремесло не может мешать великому делу познания человека, – сказал успокоительно Пелегрини. – Тем более что я слышал о Бецком как о вельможе просвещенном.

– Да, это почтеннейший старец. Он учредитель всех благотворительных заведений и для девиц и кадетов – академии художеств, воспитательного дома. Но, конечно, скромный кондитер Бабю не может привлечь внимания сего вельможи… Впрочем, здесь много соотечественников среди прислуги богатых домов, и мы учредили свой клуб, где отдыхаем за поучительными беседами и невинными увеселениями. Многие из нас деятельно служат музам. Но сами вы, господин маркиз? Если позволите спросить – с какой целью пожаловали в Петербург?

Пелегрини взял кондитера под руку и важно заговорил:

– Милейший мой господин Бабю! Вы знаете, что лишь высшие цели служения человечеству руководят мною! Взор служителей истины и добродетели, строителей великого храма свободы, равенства и братства обращен на эту несчастную страну, где сгущается мрак невежества, где дикое самовластие опирается на тлетворное рабство. От этих-то неизвестных благотворителей прибыл я сюда с чрезвычайными полномочиями, наставлениями и рекомендациями, чтобы потрясти царство застоя, внести сияние света во тьму, пролить елей на раны страдальцев, объединить людей доброй воли, сокрушить или хотя бы ослабить рабские цепи и преподать самой властительнице порабощенных миллионов великие истины!

– Взгляните, господин Бабю;– продолжал он воодушевленно, – взгляните вокруг! Здесь идет откровенный торг людьми. Спокойно продают и покупают живые человеческие души! Взор меркнет от этого скаредного и преступного зрелища! И такое творится в столице Могущественнейшей монархини, которую прославляют философы века, прельщенные ее золотом и лестью! Пусть бы пожаловал сюда господин Вольтер, который расточал передо мною столько похвал русской государыне во время нашей беседы с ним перед отъездом сюда.

– Вы совершенно правы, господин маркиз, в своем негодовании, – сказал кондитер. – Но все же я посоветовал бы вам быть осторожнее в речах. Вас могут подслушать и донести, – опасливо озираясь, предостерегал он.

– Но кто же понимает здесь французский язык? – возразил маркиз.

– Кто? Да вот хотя бы этот бледный молодой лакей! – указал Бабю на стоявшего в двух шагах бедно одетого юношу. – По выражению его лица видно, что он вас слышал и понял.

– Пусть! То, что я сказал, повторю везде. Заметьте господин Бабю, что меня охраняет некое тайное божество. Земная власть и враги мне не страшны. Имею ужаснейших врагов в ином мире. С ними борьба труднее. Но и против них вооружен, ибо я – человек. Никакое происхождение не может быть выше этого. Я древнее всякого существа, ибо человек; и существовал до рождение всякого семени, однако явился в мире после их всех. Но тем я был выше всех тех существ, что им надлежало рождаться от отца и матери, а человек не имел матери более того, человек должен был всегда бороться, дабы прекратить беспорядок и привести все к норме, а их дело повиноваться человеку. Но так как сражения были для него опасны, он покрыл себя непроницаемой броней и вооружен копьем.

Произнося все эти непонятные слова с необычайным воодушевлением и важной напыщенностью, Пелегринн обращал взоры свои к небу, а при последних фразах даже несколько раз топнул ногой.

Господин Бабю слушал его с величайшим вниманием и благоговением, хотя едва ли понимал хоть слово.

– Все сие суть иероглифы! – как бы самому себе разъясняя, произнес кондитер, когда маркиз наконец умолк.

Бедно одетый юноша, обративший на себя их внимание, между тем тоже, очевидно, вслушивался в речь Пелегрини, который вдруг повернулся и, шагнув к нему положил на его плечо руку, пронзительно посмотрен прямо в лицо смутившегося наемника

Глава II В Итальянских

– Молодой человек, вы понимаете по-французски? – спросил маркиз.

– Понимаю, – смущенно на том же языке отвечал юноша.

– И слышали многое из сказанного мною? – продолжал допрос маркиз.