Граф Феникс - [112]

Обескураженные, князь и княгиня вышли из детской и в сентябрьских сумерках сидели в гостиной, озаренной гаснущими отсветами заката и окнами, выходившими на Неву. Такое теплое «бабье лето» стояло, что окно было открыто и с Невы доносилось складное пение гребцов. Князь и княгиня молчали, утомленные и опечаленные. Вдруг вошел камердинер и почтительно доложил, что пришел человек от графа Калиостро.

– Человек от графа Калиостро! – воскликнул обрадованный князь. – Веди его, веди сюда!

Камердинер удалился.

– Весьма кстати, – сказал Сергей Федорович. – Поговорю с ним по душам и уверен, что полажу. Если я отдал за исцеление княжича пять тысяч империалов магику, то не пожалею и десяти тысяч, лишь бы узнать истину о возвращенном младенце и обличить сего злодея, если он подлинно таков!

Тут камердинер ввел в гостиную слугу Калиостро, а сам по знаку князя удалился.

ГЛАВА LXXXIII Обличитель

Казимир – это был он – низко поклонился князю и княгине, прижав руку к сердцу, и затем, расправив ус, постарался придать себе осанку вольного литовского шляхтича. Но это ему плохо удалось… Ветхость одежды, явно истомленная голодом, болезнями и всевозможными ударами судьбы фигура, дрожащие от слабости руки и ноги и сгорбленный стан – все говорило о его полнейшем упадке.

– Ты – человек графа Калиостро? – спросил князь, дивясь, что слуга знаменитого магика выглядит столь печально.

– Да, ваше сиятельство! – отвечал глухим, болезненным голосом поляк. – То есть я, собственно, бывший человек господина Калиостро, бывший его человек! – пояснил он.

– А, так ты не от него явился, но сам от себя?

– Да, ваше сиятельство. Я пришел к вашей ясновельможности и припадаю к ногам вашим, моля о защите от обманщика, безбожного злодея и чернокнижника, названного графа Калиостро!

Говоря так, Казимир пал на одно колено и, схватив полу княжьего кафтана, стал ее целовать.

– Встань! Встань! Не унижай себя, – строго сказал взволнованный Голицын. – Ты образ Божий на себе носишь. Я же, хотя и князь, но подобный во всем тебе человек. Объясни толком, с чем пришел. Княгиню я-ка, – прошептал он Улыбочке, во все глаза глядевшей на странного, внезапно появившегося обличителя, – княгинюшка, кажется, Бог нам в руки ключ к тайне посылает. Но должен я сего человека расспросить с глазу на глаз. Выйди.

Княгиня послушно встала и, взволнованная до глубины души, удалилась.

– Теперь, любезный, объясни толком, с чем пришел, – повторил князь Казимиру.

Бедный шляхтич хотел говорить, но его охватило безумное волнение и, закрыв лицо руками, он разрыдался, невнятно и сбивчиво восклицая:

– Ах, ваше сиятельство… Ваша доброта… Ваше снисхождение… Нищета, ваше сиятельство… голод… преследования злодея… я урожденный шляхтич литовский… я не сделал ничего дурного… за что же я должен погибать? За что?

– Любезный, успокойся. Утри слезы. Если ты обижен и несправедливо страдаешь, найдешь защиту у меня.

– Ваше сиятельство! Будьте моим Провидением! – вскричал Казимир, опять бросаясь целовать руку князя.

– Любезный, успокойся. Успокойся, любезный, – отнимая руку, настойчивее повторил Голицын.

Казимир наконец справился с собой и мог более связно изложить причину прихода. Он рассказал, как был нанят в услужение на площади у Синего моста неизвестным иностранцем, который, ощупав ему череп, описал все его прошлое; как затем, доведенный до крайности, имея сестру с двумя детьми, явился в назначенный день в Итальянские; бедность помещения, странные речи иностранца, занимавшегося врачеванием и назвавшего себя графом Калиостро, и уклончивый ответ о жалованье расположили было уже Казимира отказаться от должности при графе, но появление ливрейного лакея князя Потемкина, а затем и генеральши госпожи Ковалинской, супруги управителя дел этого великого вельможи, рассеяли его сомнения, и он поступил в услужение к графу, сам и маленький Эммануил, дитя его несчастной сестры.

– А, так этот белокурый ребенок, стоявший обыкновенно за ширмами и дававший ответы на вопросы магика, – дитя вашей сестры? – переспросил князь.

– Да, ваше сиятельство! Калиостро обещал вознаградить и его, равно как и меня, щедро, однако мы не получили от него ни копейки, и я ушел, не получив расчета.

– Почему?

– Первый раз по собственной глупости, пьянству и дерзости. Что же, не буду скрывать и расскажу всю правду. В первый раз я был сам виноват. Однако и тогда не получил же расчета, но так как многие господа щедро меня одаривали, приезжая к графу и графине за советами, то и без жалованья скопил изрядную сумму.

– Ты сказал, что в первый раз ушел по собственной вине и пьянству. Значит, опять поступил к Калиостро в услужение?

– Ваше сиятельство, я всю правду должен сказать. Когда я ушел от графа в первый раз, то имел пенендзы[6]. Думал экипироваться и поступить в хороший дом. Но поддался гибельному соблазну. Сбили меня приятели, да и сам насмотрелся на картежную игру. Короче говоря, попытал счастья. Дурость, глупость это была, сам признаю. Сначала повезло, а потом весь проигрался. Не осталось ничего; даже часы, табакерку и галстучную булавку с камнем – подарки мне от хороших господ, посещавших Калиостро, – все карта-злодейка взяла. Тут скоро ввергнут был я в пучину бедствий, – продолжал Казимир с ужасом. – Проклял меня граф и оповестил повсюду о будто дурной моей нравственности. Отовсюду пошли на меня гонения, посыпались несчастья, все двери затворились предо мной, и места никакого не мог получить. Обносился совершенно, потому что лучшее платье продал. Дошли с сестрой до крайности. Оставалось мне идти с повинной к Калиостро. Я так и сделал.