Граф Феникс - [109]

Свидания родителей с сыном становились все чаще и продолжительнее. Они уже происходили при ярком дневном свете, а не в сумрачном занавешенном покое, как вначале. Младенец, веселый и здоровый, играл в кроватке на глазах восхищенных родителей. Часто тоже капризничал, плакал и кричал. Но магик говорил, что это признак выздоровления. Наконец Калиостро позволил им брать ребенка на руки. Вместе с родителями допускались теперь няня и мамушка, на попечение которых должен был перейти княжич по возвращении в родительский дом. Няня была новая. Но мамушка – одна из тех, что находились при нем еще в Озерках. За это время князь Сергей Федорович пытался еще раз убедить Калиостро принять от него шкатулку с империалами. Сумма теперь была повышена до трех тысяч. Граф оставался тверд и непреклонен. И не взял шкатулки.

В последних числах сентября он объявил, что ребенок совершенно здоров, родители могут забрать его к себе. Он назначил день переезда.

Едва ли была минута более полного торжества магика за все девять месяцев пребывания его в российской столице.

Ранним светлым сентябрьским утром к дому Калиостро прибыли три кареты с гербами князя Потемкина и прислугой в его голубой с серебром ливрее. Князь со всем своим двором к этому времени уже переселился в Петербург, в занимаемый им дворец.

В одной из карет находилась Улыбочка с супругом, в другой – мамушка и нянька с подушками и гардеробом для княжича, в третьей – домашний врач Потемкина и доктор Массот. Они должны были осмотреть выздоровевшего младенца и составить особый акт о сем истинно чудесном исцелении средствами герметической медицины.

Распространившийся слух и появление карет собрала многочисленных любопытных со всего околотка.

Отпуская княжича, Калиостро напутствовал всех торжественной речью. Он объявил, что без воли Всевышнего не могло произойти исцеления или, точнее сказать, второго рождения ребенка, которому предстоит славное поприще благодетеля человечества. Всевышний Строй врачом после того, как «профанские» доктора истощили их карманы и ни в чем не помогли. Бескорыстие графа всех поражало. Но так как в кабинете его стояло подобие гроба на ножках, обитого изнутри черным бархатом, то стали опускать туда крупные суммы в пакетах с надписью: «На благотворение». Вскоре к лицам, опустившим эти суммы, стали являться с выражением благодарности вдовы, инвалиды, сироты, различные неудачники, получившие деньги из гробового ящика. Так высокие нравственные качества магика проявлялись для всех наглядно и несомненно.

Некоторое время Калиостро смущал разрыв с ним его духовной дочери госпожи Ковалинской. Все попытки хотя бы встретиться и объясниться ни к чему не вели. Граф писал письма. Ответа не было. Решил расспросить домашнего доктора Потемкина, теперь усердно выполнявшего на врачебных приемах у магика роль помощника, что за лицо назвала государыня в заключение беседы с ним. Доктор совершенно отверг возможность, чтобы государыня назвала Степана Ивановича.

Как иностранец Калиостро не запомнил трудного для него русского имени и отчества. Конечно, назван был государыней не Степан Иванович, а Иван Степанович, или Иванушка, племянник Перекусихиной, в звании обер-шута ее величества. Он, как и прочие чины старых штатов придворных первых и вторых шутов, не носил костюма, положенного их званию, так как Екатерина не любила этих старинных забавников времен Елизаветы и Анны. Они напоминали тяжелые дни, и ей неприятно было видеть оскорбление человеческого достоинства шутовством. Но, как сказано, штаты и звания остались, и через этих лиц, особенно через Ивана Степановича, можно, было многое делать при дворе. Конечно, выбор Ивана Степановича в качестве посредника был несколько оскорбителен для высокого достоинства графа Калиостро и Великого Кофта Запада и Востока. Но придворная жизнь и ее этикет имеют свои предрассудки. Итак, неудивительно, если некромант-магик по правилам этикета приравнивается званию обер-шута.

Во всяком случае, граф на этот счет совершенно успокоился и счел разрыв с ним госпожи Ковалинской печальным недоразумением, а в благосклонности к нему российской императрицы больше не сомневался и терпеливо ждал посещения «доброго приятеля».

тель обновил все ткани и суставы младенца, так что истинно можно сказать, в нем ничего старого не осталось, а все новое.

Торжественность минуты несколько испортил сам младенец, который вдруг не пожелал идти на руки ни нянюшки, ни мамушки, ни родителей, кричал, брыкался, ревел с такой неистовой силой и злобой, словно протестовал против предполагаемой добродетельной роли в жизни. Крик и плач продолжались все время, пока его несли в карету, да не смолк и там. Впрочем, это обстоятельство только утвердило всех в убеждении, что силы к нему полностью возвратились.

– Здоровый младенец, – объяснял Калиостро, – рождаясь, всегда кричит и плачет! Я сказал, что отдал вам младенца нового, дважды рожденного! Не удивляйтесь, что он кричит и плачет – ибо оторван от райского порога, на котором уже стоял, и вновь возвращен в прах земной! Уже зрел светоносные сады блаженных, слух его внимал дивным песням надзвездных духов, уста вкушали чистейший эфир, и вдруг он вновь ниспал и очнулся в плотских узах! Как же ему не плакать?