Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - [32]

В новелле Клода-Проспера Кребийона "Сильф, или Сновидение г-жи де Р…" (1730) сей стихийный дух соблазняет земную женщину с помощью… критики основного положения, высказанного Монфоконом. "Я вижу, — нашептывает он ей, — что вы напичканы вздорными выдумками графа де Габалиса и полагаете, что способны даровать нам бессмертие, — то есть сделать нечто такое, что не сочла нужным сделать сама природа. Чего доброго, вы воображаете, начитавшись этих умных книг, что мы подвластны убогим познаниям ваших магов и являемся на их зов? Но как же может быть, чтобы существа высшего порядка нуждались в руководстве обыкновенных людей и были бы обязаны им повиноваться! Что до бессмертия, которое вы якобы можете нам дать, это уж и вовсе нелепость; каждому ясно, что частое общение с существами низшего порядка может лишь низвести нас с высот, где мы парим, но никак не придать нам новые силы". Сраженное такими доводами "существо низшего порядка", то есть графиня де Р…, в финале рассказа отдается то ли сильфу, то ли своим сонным грезам, да это и не важно; существенно то, что прельстившийся двусмысленностью, амбивалентностью первоисточника, Кребийон довольно ловко обращает против Монфокона его собственное оружие. Какие все это пустяки — бессмертие, ужас небытия, спасение души, «евангелизация» стихийных духов! Главное — переспать с хорошенькой графиней, а там видно будет. Ведь писал же Монфокон о "подходящей девице", "пышной свадьбе" и "одержанной победе".

В том же примерно духе, но более благопристойно и «психологично» трактуются вполне типичные для французской литературы того времени альковные темы в повести Жана-Франсуа Мармонтеля «Муж-сильф» (1758), героиня которой "отыскала для себя источник утешения, восторга и умиления в области вымысла"". Эта замужняя дама, прочтя несколько романов, "в коих описываются прелести общения между духами и смертными, поверила в существование духов и загорелась желанием завести знакомство с одним из них". Ее бедному мужу приходится обольщать собственную жену, прикинувшись воздушным духом и попутно исполняя все ее фантасмагорические прихоти. В этом случае тоже приходится вспомнить "Графа де Габалиса", где содержатся призывы к "иммортализации нимф и сильфид" ценой отказа от "пустых и пресных наслаждений, которые могут даровать вам женщины". Но коли так, то и прекрасные дамы вправе отказаться от общения с мужьями или — не будем судить их слишком строго — с любовниками, предпочитая им в лучшем случае сильфов, а в худшем — мелких бесов. Как тут не вспомнить лермонтовскую Тамару, соблазненную не каким-нибудь заурядным стихийным духом, а Демоном с заглавной буквы, "изгнанником рая", — ей, уже в посмертии, приходится прижаться "к груди хранительной" несущего ее в рай ангела, чтобы избежать нового искушения со стороны "адского духа", вставшего на ее пути…

Но есть в литературе Европы и другие произведения, отмеченные влиянием неугомонного тулузского аббата, в которых с первых же страниц чувствуется не снижение, а возвышение, одухотворение заданной им темы: речь, в первую очередь, идет о "Золотом горшке" Гофмана, хотя все его творчество так или иначе проникнуто по-своему переосмысленными перекличками с "Графом де Габалисом", а в еще большей степени — с трудами немецких натурфилософов, повлиявшими на мировоззрение обоих, столь несхожих между собой и столь разномасштабных художников.

Мытарства студента Ансельма, влюбившегося в "зеленую змейку", дочь могучего саламандра Линдгорста, описаны в этой повести как нельзя более детально и достоверно. Ансельм тоже попадает в магический лесной лабиринт, превращающийся в "плотно закупоренную хрустальную склянку", подобие алхимической колбы, в которой претерпевает мучительные превращения «первоматерия», отождествляемая с человеческим духом, томящимся в темнице материального мира. Я не знаю другого шедевра европейской литературы, где описывалось бы такое отождествление, очеловечивающее исходный продукт алхимического процесса и «алхимизирующее» немыслимо трудный путь человека к самопознанию и осуществлению себя. Союз Ансельма с саламандрой Серпентиной — это слияние одухотворенной материальности с материализированной духовностью, подлинное возвращение в центр мира и восстановление его довременной цельности.

Гофман описывает этот «центр» как эдемский сад, "необозримую рощу" и "великолепный храм", где "колонны кажутся деревьями, а капители и карнизы — сплетающимися акантовыми листами", где "ароматы восклицают", а "золотые лучи горят в пламенных звуках". Стихии уже не противоборствуют в этом раю, трагическая двойственность земного мира преодолена в нем, а "золотая лилия", квинтэссенция и магическая эмблема алхимического действа, завершившегося в душе и преображенном теле Ансельма с помощью Серпентины, представляется ему "видением священного созвучия всех существ", весьма, надо сказать, далеким от той несколько приземленной картины, которую рисует перед своим учеником граф де Габалис.

Таким мне представляется один из пластов эзотерического подтекста книги Монфокона, выявленный великим писателем и духовидцем Гофманом.