Грааль никому не служит - [43]

Миссионера этого отправили в печь. Тогда же я поклялся, что убегу с Лангедока во что бы то ни стало.

По настоящему убегу. Живым и здоровым.

Потеплело. Антиграв бесшумно плыл над снежной равниной. Задумавшись, я пропустил его появление, почувствовав лишь, как отступает холод. Термополе машины накрыло меня, словно ватное одеяло. У мамы было такое. Из цветных заплат, из обрезков ткани… Оно связывалось в моей памяти с уродливым медвежонком, которого я когда-то сшил из кусочков байки. Мы рукодельничали вместе – я и она. Запах ткани и ваты, снег за окном, потрескивание свечи… Каждый раз появление антиграва вызывало у меня ностальгию.

Антиграв выбросил луч, нащупывая приёмную площадку лифта. Пролился ртутный серпантин, и сверкающие ленты собрались на площадке в тело десятника. Где же Джассер? Ему давно пора быть здесь. Антиграв ждать не будет; десятник зафиксирует побег, и машина двинется дальше. Завтра за беглецом отправят ботик – подобрать труп.

Ночь в тундре нельзя пережить. Разве только в скафандре. Температура падает на несколько десятков градусов, а к утру начинается снегопад.

– Коспотин умник, – десятник двинулся ко мне. – Коспотин умник, ты ещё хотишь? У-у. Шассер топрый. Я пы тепе ношки-то пооткручифал пы.

Болтая, он ни на секунду не прекращает привычных действий: раскладывает приёмник «благодати», достаёт ведомости. Я протягиваю рюкзак. Меня ждёт дотошная проверка. При виде защёлкнутого сита лицо десятника озаряется радостью.

– Коспотин умник! Счастлифчик, та. Пальцы целы, молотец. – Он смотрит с одобрением. Понятно. Для десятника каждый «обожженец» – ЧП. А сгоревшая плантация благодати – это вам не хрен собачий.

– Коспотин умник мноко умничал, – кудахчет десятник, сливая благодать из контейнера в приёмник. Я уже и сам вижу, что норма недобрана. – Коспотин умник мечтал о тефочках и куропатках с коффи. Не сопирал норму, нэт!

– Сито проверь, – советую я. – Там должно остаться.

Десятник ворчит, но сито проверяет. Там действительно осталась «благодать», и немало. К сожалению, для нормы нужно больше.

– Тикая охота, – бормочет гад. – Помпейские тикры. Шанхайские парсы. Прифетите моеко люпимоко слона, макаратши! – Не верю своим ушам: рунархский надсмотрщик цитирует Ильфа и Петрова. – Иской-умник, скоро феликая охота. Ты хочешь стать саконщиком? Охотить Искомую Сверь?

Я молчу. Не ругаться же с придурком. Он и в самом деле может отправить меня на Дикую Охоту загонщиком.

– Я похлопочу. Та, – продолжает он. – Тепя скушают сапачки: аф, аф!

Тут появился Джассер. Последние метры ему пришлось бежать изо всех сил. Лицо рунарха покрывал пот, грудь тяжело вздымалась.

– Опастываем, туша Шассер?

– Я попал в зону мягкого снега, – переводя дыхание, ответил тот. – Разведчик не обозначил её вешками.

Я мысленно присвистнул: мягкий снег. Трясина, в которую даже человека на лыжах утягивает за считанные минуты. А брат Без Ножен выбрался. Молодчина рунарх.

– Хороши, – бормочет надсмотрщик. – Коспотин умник цфеточки нюхает. Шассер – в снешку куфыркается. А норма – ффють. Коментант ищет саконщиков на охоту. Фот перфый кантитат, – он кивнул на меня с лицемерно-сочувственным видом.

Джассер сбросил с плеча рюкзак:

– Возьми, сколько не хватает, смерд. Возьми, и не досаждай нам пустой болтовнёй.

В этот момент им можно было любоваться. Аристократ! Скрипя и бурча, десятник дополнил мою норму. При этом чуть не получил по затылку, когда замешкался, отсоединяя контейнер. К счастью, до мордобоя не дошло. С антиграва за нами следят. Попытка напасть на десятника карается параличом на два часа.

На Южном материке я слышал рассказы об удачных нападениях. Однажды боец утащил десятника под снег и там сломал ему хребет. Лучи парализаторов сквозь снег не проникают. Другой раз месмеру удалось отвести глаза охране. Но такие случаи единичны. Охранники не зря едят свой хлеб.

– Котофо. Норма есть, – объявил десятник, выставляя руну против моего имени. Затем он заполнил графу с кодом Джассера. Брат Без Ножен тоже выполнил урок.

Мы по очереди шагнули на приёмную площадку лифта. Десятник шёл последним: ему предстояло собрать аппаратуру. Антиграв отправлялся в обратный путь.

* * *

Над поселением облака почти разошлись. Снег быстро таял, и под ногами поблёскивали лужи. Заревела сирена. Настал час обеда. Следовало поторопиться. Опоздавших никто ждать не будет.

Потоки людей и рунархов вливались в приземистое сводчатое здание. Пищеблок рунархи уже бог знает сколько времени не ремонтировали. По стенам ползли ржавые пятна, гололозунги над входом горели едва в треть накала.

Я принюхался. Пища, которую рунархи выдают заключённым, мало отличается от синтет-каши моей родины. Лагерные повара руководствуются лозунгом «настоящая еда должна быть невкусной». Бедняги! Не знают, на какой дряни я вырос.

Я свернул к блоку контроля. Чёрный, словно выточенный из обсидиана барельеф изображал девушку с двумя кувшинами. Волны под ногами девушки едва заметно покачивались; едва я останавливал взгляд, картина оживала. Струя, льющаяся из одного кувшина в другой, разбивалась мелкими капельками о горлышко; ветерок трепал край одежды девы. Стараясь не смотреть ей в глаза, я стал коленями на выщербленную плиту анализатора.