Говорит космос!.. - [26]

— Представьте себе, они ничего в заявлении Басова не опровергают. Как будто и не думают сомневаться в том, что мы приняли искусственный сигнал из Космоса. Даже поздравляют Басова и Климова с открытием, имеющим мировое значение. Понимаете, на что это рассчитано?

— Еще бы! — хмурится Галина. — Раздуют заявление Басова до космических масштабов, а затем поставят нас в положение хвастунов. Этим, наверное, рассчитывают вселить недоверие и в другие наши научные достижения. Положение, значит, куда более серьезное, чем я предполагала…

Костров тоже откладывает в сторону газеты и принимается мрачно шагать взад и вперед по тропинке, протоптанной под березками. Действительно, складывается впечатление, что реакционная печать ведет тщательно продуманную кампанию с целью скомпрометировать советскую науку. Выдавая заявление Басова за официальное сообщение Академии наук Советского Союза, они в тех же газетах публикуют выдержки из статьи какого-то астрофизика, напечатанной в «Reviews of Modern Physics». Астрофизик этот математически доказывает принципиальную невозможность радиосвязи между планетными системами даже соседних звезд. Он утверждает, что, как бы узко ни был направлен радиоимпульс, рассеивание его на таком расстоянии неизбежно.

Видимо, для большей убедительности выдержки из этой статьи даны со всем математическим аппаратом.

Пока Костров раздумывает над прочитанным, прохаживаясь под березками, Галина спокойно сидит на скамье, наблюдая за ним.

— Долго вы еще будете молчать, Алексей Дмитриевич? — спрашивает она наконец. — Может быть, поделитесь со мной своими мыслями? Мне ведь интересно знать, о чем вы думаете.

— Думаю о Михаиле Ивановиче, — неохотно отзывается Костров. — Каково ему теперь в Москве?

— Нашли кого жалеть! — возмущается Галина, порывисто вставая. — Он сам во всем виноват.

— А вы злая. Он ведь не умышленно…

— Ну, если бы умышленно, я бы и не то еще о нем скачала. Я всегда считала вас добрым, Алексей Дмитриевич, боюсь, однако, что вы можете оказаться добреньким.

Она говорит это суровым голосом, хмурится и отворачивается от Кострова.

«Ого, какая она!» — почти с восхищением думает о ней Алексей.

— Вы и на меня, кажется, начинаете злиться? — спрашивает он, виновато улыбаясь. — А ведь сейчас не время ссориться.

— Вот именно! — решительно встряхивает головой Галина. — Более серьезными делами следует заняться.

И уходит, не сказав более ни слова.

8

Басов возвращается из Москвы поздно вечером. Об этом Кострову немедленно сообщает комендант Пархомчук.

— Вижу, у вас огонек в окне, — шепчет он. — Ну и подумал, что не спите еще. А побеспокоить вас решился потому, что Михаилу Ивановичу нехорошо.

— Что с ним? — обеспокоенно спрашивает Костров. — Сердце?

— Да нет. Выпимши он.

— Как — выпимши? Он ведь не с банкета возвратился. Ему оттуда не то что выпимши, а скорее с инфарктом впору вернуться.

— Это верно! — охотно соглашается Пархомчук. — Другого бы непременно хватила кондрашка, а он ничего. Приехал мрачным, конечно, но в полной норме и тотчас велел Климова вызвать. А потом, уже после разговора с ним, единолично целую бутылку опустошил. Теперь бегает по резиденции своей и поносит самого себя. Ничтожеством самообзывается, бездарностью и прочими самокритическими словами. И ведь слышно все, а он пока еще директор… Куда же это годится?

Костров торопливо набрасывает на плечи макинтош и спешит к выходу.

Басов в расстегнутой рубашке, широко раскинув руки, без движения лежит на диване. Встревоженный Костров бросается к нему, но Басов сразу же открывает глаза и, не меняя позы, говорит почти трезвым голосом:

— Ничего, ничего… Не беспокойся, жив пока.

— Худо тебе? — участливо спрашивает Костров. — Всыпали там?

— Где — там? — будто ужаленный, вскакивает Басов. — Там, — тычет он пальцем в потолок, — со мной по-человечески разговаривали, хотя надо было бы выгнать меня к чертовой матери! Они ведь не знают еще всего… А этот маньяк Климов!.. — Он вдруг сжимает кулаки и грозит кому-то за окном. Потом поворачивается к Пархомчуку и просит неожиданно вежливо: — Убедительнейше тебя прошу, Остап Андреевич, оставь ты нас одних. И не подпускай, пожалуйста, никого к моему дому.

— Слушаюсь, — по-военному отвечает Пархомчук и, повернувшись через левое плечо, почти строевым шагом выходит из комнаты.

— Садись, пожалуйста, — устало кивает Басов на диван. — Очень нужно поговорить с тобой. Сам хотел к тебе зайти. Подожди только минуточку.

Он выходит в туалетную. Слышно, как отфыркивается там, — видимо, сунул голову под кран. Возвращается с мокрыми волосами. Струйки воды текут по лицу и за ворот рубашки.

— Чтобы тебе сразу стало все ясно, — говорит он теперь уже совсем трезвым голосом, — знай: у Климова ни черта не получилось. Я-то, кретин, ни минуты не сомневался в нем. И в институте всех заверил, что мы на верном пути, что успех почти гарантирован. И вот он меня обрадовал… Только что… — Басов закрывает лицо руками и всхлипывает.

Кострову становится жаль его:

— Ну что ты, Миша… Успокойся, пожалуйста.

Басов лезет в карман, достает носовой платок и долго сморкается. Костров наливает ему воды из графина. Михаил Иванович молча кивает в знак благодарности.