Готы - [8]

Располагал на приколоченной к стене деревянной полочке — принадлежности. Сильно включал воду, делал погорячее. Распускал длинные волосы, вставал на резиновый коврик, подставлял воде лицо. На некоторое время из головы исчезали мысли: только слышался шум воды и ощущалось бегущее по телу тепло. Потом — вымывал волосы, мочалил кожу. Брил при помощи маленького зеркала лицо: держал его в одной руке, другой сжимал бритву и быстро, привычными движениями водил ей по измазанным пеной щекам и подбородку. Начинал припоминать события прошедшей ночи, думал о Евочке. Понимал, что серьезного продолжения эта история не поимеет. Всплывал в памяти образ другой, которая: не звонила, не отвечала на звонки и не хотела видеть.

«Можно с этой готкой еще раз-другой, если она не слишком испугалась из-за подожженной пизды и согласится встретиться… Вроде — потусовался, поебался, и совсем другим человеком себя чувствуешь», — так думал Благодатский, понимая — это не надолго. Вспоминал — яркий огонь на густо-черном и запах паленой шерсти. Думал странное: «Вечно все получается по-дурацки: полез с зажигалкой, поджег… И зачем? Вспомнил, что кто-то там смотрел так — и решил сам посмотреть… Глупость какая… Зато круто как — стриг! Никто ведь так не стриг, только я! А что, если бы попробовал просто — постричь? Так она не разрешила бы наверное… Попробую как-нибудь — с другой». Следом за своими мыслями замечал вдруг, что сжимает в руке — гениталии, не убирал руку. Ждал, пока поднимется член в полную силу, принимался мастурбировать: смазывая головку слюной и держа орган подальше от вымывавших ее струй воды. Яркие, разнообразные картинки-образы появлялись и исчезали перед внутренним взором Благодатского. Сменялись и перемешивались. Чувствуя приближение, Благодатский полностью возвращался под душ: на член лили струи горячей воды, и он выбрасывал из себя сильным залпом сперму, которая размазывалась по стене, стекая на пол, к желобку, и становилась упругой и резиновой.

После, прежде, чем вытереться, — размахивал волосами: вперед-назад и влево-вправо — чтобы скорее высыхали. Летали крупные капли и разбивались о светло-голубую плитку потолка и стен. Возвращался в свою комнату.

В больших светлых комнатах общежития были очень высокие потолки: по слухам, когда-то давно его переделали из сумасшедшего дома: содрали войлок с оббитых им по обыкновению стен и залепили — бледными обоями. Благодатский не знал — правда это, или чья-то выдумка, но ему нравилось думать, что какое-то время назад о стену возле его стола и кровати бились головами буйнопомешанные, скаля зубы и капая на пол густой пеной — вроде той, при помощи которой он бреется. Бледные обои этой стены украшали в беспорядке наклеенные на них листы черной копировальной бумаги, два старых серо-зеленых противогаза с обколотыми и чуть поржавевшими фильтрами, а также широкоформатная фотография самого Благодатского: в полный рост, со злыми глазами и вскинутой вверх правой рукой.

Благодатский убирал в шкаф принадлежности, вешал на веревку полотенце. Рылся в холодильнике — в поисках съестного. Находил, ел. Кипятил и пил — зеленый чай. Решал съездить в магазин: за книгами. Смотрел на не застеленную кровать соседа по комнате и друга по совместительству: поверх смятого одеяла лежала книга и мятые джинсы. Думал: «Уехал все-таки учиться! Три дня валялся, а тут вдруг уехал… Жаль, а то — можно было бы вместе съездить». Переодевался, вместо футболки и свитера надевал — черную рубашку и пиджак. Расчесывал волосы, не собирал в хвост — оставлял распущенными: чтобы не останавливали в метро менты. Выкладывал из кармана джинсов документы: студенческий и проездной билеты. Брал пакет и выходил.

Возле общежития стояли двое ближних иностранцев: смуглые, с гнутыми носами, курили, пили пиво и разговаривали: с трудом подбирали русские слова, ломали и коверкали их. Говорили громко, словно разделенные расстоянием в два метра, жестикулировали и часто сплевывали. Благодатский проходил мимо: замечал круглый белый след от плевка на ботинке у одного из иностранцев. Думал: «Хачи, блядь…» и спешил к метро.

В метро, неподалеку от турникетов, как назло — оказывался мент. С круглым красным лицом, в мятых брюках, стоял он и разглядывал паспорта часто подымавшихся эскалатором ближних иностранцев. У Благодатского не было с собой проездного, но платить за проезд — не собирался. Выжидал, пока взглянет мент повнимательнее в чей-то неразборчивый паспорт, и проскальзывал между турникетных створок — следом за толстой теткой. Быстро добирался до Арбата.

Выходил из метро, закуривал. Не сворачивал сразу — проходил чуть вперед: сворачивал налево. Откуда-то справа подбегали два неформала: пьяные, грязные, дымили они дешевыми сигаретами и просили:

— Пацан, помоги питерским панкам! Дай мелочи — на пиво!

— Нету, — бурчал Благодатский, закуривал сигарету и проходил мимо.

— А еще неформал называется! — возмущались вслед панки. — С хайрами!

«Это я — неформал?» — удивлялся за себя Благодатский и двигался дальше: к книжному магазину. Подходил, привычно поднимался на второй этаж. Осторожно смотрел на мужчин в костюмах, охранявших книги при помощи электромагнитных скоб, которые протяжно пищали при попытке вынести за пределы торгового зала неоплаченный товар. Мужчины не смотрели на него: смотрели на выходивших. Нырял в заросли книжных полок: сразу отправлялся к зарубежной литературе, останавливался там. Брал книги в руки, листал их.