Готы - [21]

— Посмотрим… Поеду.

— В институт-то завтра приедешь? — жал руку Леопардов.

— Хуй его знает. Чего я там не видел?.. А может, и приеду…

— У нас скоро концерт будет — приходи! — сообщал Костя. — С Фьюнералом познакомим. Он сегодня не смог — работает…

Согласно кивал, прощался со всеми и уезжал.

В метро видел, как дерутся две девки: маленькие и пьяные, плохо одетые, дергали они друг друга за волосы, кричали и плевались. Удивлялся перекошенным от злобы лицам и широким царапинам, красневшим — на щеке у одной и на лбу у другой. Кругом них скапливался народ: тихо возмущались, но — наблюдали и не вмешивались. Кто-то даже фотографировал. Чем кончилось — не увидел, слышал только за спиной сквозь визги и ругань — свисток мента. Думал: «Вот дуры!.. Не могли — в другом месте, где ментов нет… Себе ведь дороже».

Приезжал в общежитие, сдавал пропуск на вахте — усатому охраннику. Поднимался лифтом, заходил в комнату.

— Ну что, не умер? — спрашивал у читавшего лежа на кровати книжку Неумержицкого.

— Твоими молитвами, — отвечал тот. — Как готы-музыканты?

— Так, ничего. Нормальные пацаны. Друзья вот у них — странноватые. И девки тоже.

— А как — ангел?

— Примерно такой же ангел, как и ты…

— Ну, я-то ангел известный, — кобянился Неумержицкий. — Чего ты такой недовольный? Пожри супу, я — большую кастрюлю сварил.

— Спасибо. Я, Неумержидский, понял, что все эти готки не могут полностью отбить у меня тягу к той. И мне из-за неё — хуево.

— Бля, да я тебе говорю же — дойди ты до нее, если на звонки не отвечает на твои. Мало ли, может — телефон барахлит, или еще чего…

— Тебе легко говорить, а я — чего ей скажу? Давай все забудем и опять будем ебаться?

— Ну хотя бы. Да там, на месте разберешься. Не выгонит же она тебя…

— Я стесняюсь…

— Чего ты делаешь? — подскакивал на кровати Неумержицкий. — Ну и урод, ей-богу! Готок на кладбище ебать не стесняется, а тут — к девке, которую несколько лет знает, не может зайти поговорить на полчаса!

— Ты не путай теплое с мягким. Готки — они и есть готки, у меня с ними очень простые и складные отношения. Без особых заморочек. А эта — слишком хорошо меня знает, да и я её — тоже. Готки с Леопардовскими друзьями не ебались, а я их за это на хуй не посылал, как ты не поймешь! — не замечая сам, переходил на крик Благодатский.

— А, ну тебя в жопу. Вечно у тебя сплошное не поймешь что, разбирайся давай сам, — снова утыкался в книгу.

— Не волнуйся, разберусь, — наливал в тарелку суп и принимался за него.

И чем ближе подходил серый вечер, чем настойчивее выстукивал неровные ритмы на стекле большого окна легкий дождь, — тем хуже делалось Благодатскому. Не мог даже читать: лежал на кровати и смотрел в потолок, через каждые пятнадцать минут отправлялся на лестничную площадку: курить. Пытался разговаривать с Неумержицким, но тот не желал, разозленный интонациями товарища. В конце концов, когда становилось совсем темно, а мысли в голове окончательно путались, непонятно цепляясь одна за другую — вставал, одевался: в куртку с капюшоном и высокие ботинки со шнуровкой. Заправлял в ботинки — джинсы, покрепче перетягивал хвост волос.

— Собрался-таки? — спрашивал Неумержицкий. — Смотри — не опоздай, времени уже много, а в общагу — сам знаешь — после часу редкий охранник впустит.

— Там сегодня этот пидрило усатый на вахте…

— Ну вот, тем более, — заканчивал напутствия и предлагал Благодатскому взять — часы.

— Не нужно, — отказывался Благодатский. — У меня — в телефоне есть…

— Ладно, тогда до скорого. Не облажайся смотри…

— До скорого. Постараюсь, — обещал и уходил в начало раннеосенней ночи взволнованный Благодатский.

Ему не нужно было никуда ехать: нужно только было пройти несколько вдоль дороги, возле которой стояла общага, пересечь ее и углубиться во дворы: там, неподалеку, и располагался необходимый пятиэтажный дом. Закуривал и медленно шлепал незамысловатым маршрутом по дрожавшим кругами от все не прекращавшегося дождя лужам, надвигал на лоб капюшон. Смотрел на редкие этим часом машины, пробегавшие по асфальту дороги, и на частые дома вдоль нее: заметно отличались они от дневных, скупо освещенные старыми фонарями, которые постоянно моргали, предупреждая о ежеминутной готовности перестать подавать свой и без того неяркий мутно-желтоватый свет. В определенном и давно знакомом по частым переходам месте — перемещался на другую сторону дороги: к дворам. Проходил нешироким коридором, образованным бетонной стеной какого-то завода с толстыми трубами и временным заграждением, установленным строителями надземной линии метро, опоры которой уже высились там среди грязи, щедро намешанной гусеницами и колесами специальной техники. По грязи тянулась полоса пешеходных досок, начинавшаяся в конце коридора — несколькометровой крышей на столбах и табличкой, сообщавшей о том, что правительству города приходится приносить извинения за неудобства — обитателям здешних мест. Благодатский проходил там: внимательно смотрел под ноги, старался не вступить в необыкновенно жидкую благодаря дождю грязь.

Почти добирался: проходил мимо пострадавшего от недавнего очередного взрыва — дома: по обыкновению остановился посмотреть. Целый подъезд, вертикаль квартир была вырвана и разрушена: от земли и до самой крыши. Знал, что — по сведениям из официальных источников произошел взрыв бытового газа. Сомневался: думал, что кто-то готовил здесь, на кухне — мощное взрывное устройство для каких-то своих неопределенных целей, и не справился с управлением. Квартиры теперь напоминали — трехстенные декорации для съемок художественных фильмов, только — без крыш и потолков: видел на стене одной из квартир — кусок полуразрушенной и обгоревшей книжной полки. Думал: «Под ней, наверное, — была чья-то кровать, а взрыв произошел — ночью…» Отправлялся — дальше, и через минуту оказывался на месте.