Готы - [13]

— Это чё — готы такие сплетники?

— А кто не сплетник? Все сплетники, все любят попиздеть о том, что их не касается…

— Я вот — не люблю.

— А на фига тогда — про Рыжего спрашиваешь?

— Ну так, общаемся… Не хочешь — не рассказывай.

— Не хочу. Хуево мне с ним, пацан. Алкаш он, этот Рыжий, и неврастеник. Скоро достанет меня, и я на него забью совсем…

— Чем же это он тебя так?..

— Да всем… У него, видите ли, депрессии постоянно — орет на меня, из окон бросается…

— В натуре?

— Да кто его разберет… Может так, дурака валяет, выпендривается, не знаю… Тебе-то это к чему?..

— Совершенно ни к чему, — отвечал довольный Благодатский и уводил разговор в другую сторону, решив про себя: «Нормальные шансы. Надо только подпоить ее и не дать встретиться с этим Рыжим. Пусть он там себе бухает с кем-то, а мы — с тобой…»

Выходили с кладбища, видели: все сильнее сгущался вечер, все темнее голубело сентябрьское небо, и совсем уже закатилось за многоэтажные дома красноватое солнце. Направлялись к магазину. Видели по пути, как подъехал к остановке — синий трамвай и высадил очередную порцию готов.

— Во: еще приехали! — радовалась Эльза и вместе с Благодатским — переходила дорогу. На другой стороне, в траве, тянувшейся вдоль обочины, чуть присыпанной редкими жухлыми листьями — видели мертвую кошку. Она лежала на самом виду, четко выделенная цветами невысокой травы и желтоватых листьев, а рядом — сидели две вороны: крупнокрылые, с грязными шелушащимися лапами и клювами, раздирали они внутренности кошки и дрались между собой из-за них. Злыми огнями вспыхивали черные бусины глаз, и неприятно вылетали в воздух резкие крики.

— Быр-р, дрянь какая! — показывала Эльза на кошку пальчиком с длинным, покрытым лаком ногтем. — А чего они дерутся? Им ведь такой кошки должно на неделю хватить, а в раз — десяток ворон накормить можно…

— Правильно все они делают: это инстинкты работают, — одобрял ворон Благодатский. — Сейчас у них — целая кошка, а завтра — ни хера, хлебная корка одна какая-нибудь, из-за которой драться нужно. Вот и дерутся из-за всего, чтобы соблюдать формы и не оставаться голодными. Не теряют бдительности. Это человеку дай жрачки вдосталь на полгода — так он работать разучится, пить начнет, а заново работать потом может и не начать никогда. Так что — мудро поступают, что пиздятся… — с удовольствием разглядывал, как долбили друг друга сильные птицы клювами, перепачканными внутренностями мертвой кошки.

— Вот ты как рассуждаешь… — тянула Эльза. — А по-моему, чушь все это: не теряют бдительности… Просто птицы тупые, нет бы — пожрать нормально, так они лучше друг друга искалечат. Тупые, тупые!

— Вороны — очень умные птицы. Голуби — тупые, а вороны очень умные, — спокойно говорил Благодатский, когда они входили в магазин.

Там — считали деньги, покупали спиртное. Эльза просила — покрепче, и Благодатский с радостью соглашался:

— Покрепче — это правильно! Чего всякую ерунду в себя лить, пить так уж пить…

— Напиться хочется… — признавалась Эльза, забирая у продавщицы бутылку.

При входе на кладбище Благодатский первым делом закуривал и спрашивал:

— Куда пойдем? На Вампирский переться без мазы, там придется делиться. Мне — не жалко, но напиться ты тогда точно не сможешь …

— Ага… Давай — свернем куда-нибудь, бухнем, а потом попрем к народу…

— Годится… — соглашался Благодатский, выбирал место на центральной аллее — чтобы свернуть. Сворачивали, отыскивали укромный уголок: лавочку внутри могильной оградки, прикрытой от большинства случайных взглядов — деревьями и высоким серым ангелом. Ангел стоял на коленях и плакал.

— Хороший, — говорила Эльза, пока Благодатский возился с бутылочной пробкой: подходила к ангелу и гладила его по широкому, сильно загаженному птицами крылу.

— Что ты его — как собаку… — ухмылялся Благодатский, чпокая пробкой и протягивая готочке бутылку.

— Почему — как собаку? Что, ангел — не человек, что ли? — принимала бутылку и делала несколько глотков. Морщилась и закуривала сигарету.

Благодатский не мог спорить с подобной железной логикой, и не спорил. Делал свое дело: пил, курил. Сидел на лавочке, дышал теплым воздухом: мерещился легкий, едва заметный запах тления, вспоминалась раздираемая воронами кошка. Наблюдал за готочкой, которая постепенно пьянела и погружалась в свои мысли, плохо реагируя на редкие высказывания Благодатского. Через некоторое время ни с того ни с сего — начинала жаловаться на Рыжего.

— Собирались вместе сходить на готик-парти в субботу, я хотела открытое платье надеть — с туфлями и с ошейником. А он, пидор, в обед нажраться успел, приехал ко мне откуда-то злой и отпиздил меня… По спине все время бил, я как жираф — вся в пятнах стала…

— И что, накрылась вечеринка? — сочувствовал Благодатский.

— Не, почему накрылась? Мы ведь помирились потом сразу. Пришлось только вместо платья — кофту напяливать. По лицу-то он мне, слава богу, обычно не бьет.

— Почему?

— Не любит синяки целовать, видимо… Я вот покажу тебе сейчас, — поворачивалась спиной и неожиданно резко — задирала свитер. Благодатский видел фиолетовые отметины на бледной коже, но не интересовался ими: останавливал взгляд на черной ленте с застежкой — на бюстгальтере готочки. Чувствовал, как оживает в джинсах и наливается кровью член. Машинально поправлял его — придавал вертикальное положение, чтобы не торчал в сторону.