Готтленд - [50]

В последнем своем репортаже в «Кветене» он позволяет себе написать: «Сцепщик Ярослав Шмид увеличил производительность на тридцать три процента. И так мы могли бы здесь перечислять и перечислять. Но цифра — мертва. Живы только люди и труд. То, что мы сегодня пишем, особенно цифры, завтра может измениться».

И его, и главного редактора (того, который восхитился его «Пятилеткой против столетий») в конце 1949 года выгоняют с работы; их ждет целая череда тяжелых допросов.

Что они этим хотели сказать?

Почему цифра «мертва»?

Почему она не так важна, как «люди и труд»?

По чьему заказу могло появиться подобное высказывание?

Почему пренебрегли производственными показателями этого сцепщика?

Может быть, таким образом хотели выставить на посмешище рабочего Шмида?

А может, и весь рабочий класс?!

Теперь рабочим должен стать К. Ф. Он будет работать на автозаводе. Потом поднимется по карьерной лестнице — на фабрике по производству украшений станет начальником текстильного цеха. («И несмотря на это, — скажет он спустя годы, — я продолжал писать в ящик книги социалистического содержания».)

Его арестовывают в тот момент, когда вспыхивает «дело Сланского». Весной 1952 года, за измену родине — то есть за то, что он налево и направо рассказывал о сотрудничестве с госбезопасностью, — К. Ф. приговаривают к шести годам лишения свободы. Он выходит через два года — после смерти Сталина часть приговоров пересматривается. Вновь становится рабочим и до начала шестидесятых отливает сталь на машиностроительном заводе «ЧКД-Сталинград».

Ему не дает покоя талант.

Он пишет десятка полтора популярных романов. «Загадку пяти домов» — о группе подростков, которая случайно разоблачает шпионов; «Собачью команду» — об узнике нацистского лагеря, который ухаживает за собаками, обученными убивать, а когда сбегает, любимый пес спасает ему жизнь; «Летящего коня» — о войне в Южной Корее…

К. Ф. снова в фаворе, он даже становится сценаристом на телевидении.

Он все так же смеется, не раскрывая рта.

И по-прежнему не является членом КПЧ.

Для взрослых он, как ни в чем не бывало, славословит спецслужбы.

Для детей печатает в журналах фантастические рассказы.

Никогда не говорит ни о ком плохо (таким его запомнили). Со всеми приветлив. У него розовые щеки, красный нос и торчащие уши. Дочек берет с собой в пивную. Прекрасно себя чувствует в любом обществе. «По сравнению со всяким собором женщина всегда молода», — говорит он ко всеобщему восхищению. Когда приближается к порогу семидесятилетия, друзья спрашивают: «Карел, почему твои герои никогда не занимаются любовью?» Он отвечает: «Раз я не могу, то и им не позволю».

— Не присылайте мне домой гонорары, — просит он в редакциях, — чтоб Мадам не увидела. (Жену окружение называет Мадам.) Хотя много из-за этого теряет — возможно, гонорар стал бы единственным поводом, чтобы она его приласкала.

Дочери замечают, что ему не хватает любви.

Друг: он до сих пор ведет себя как единственный ребенок, который хочет всем понравиться и не потерять любви папы с мамой.

Коллеги по работе: он избегает споров и ссор. На официальных торжествах одновременно и поет «Интернационал», и не поет. Всех слышно, а он только шевелит губами. О нем говорят: «У Карела всегда с собой фонограмма».

Но в одном вопросе он проявляет принципиальность.

Не терпит вранья дочерей.

За ложь может ударить по лицу. «Если скажешь правду, — говорит он обычно, — тогда прощу!»

Дочь из Германии — когда, уже взрослой, ей удалось бежать за границу, — пишет ему письмо: «Наша общая проблема, папа, заключалась в том, что ты требовал от меня практически безграничного послушания, но так никогда мне и не объяснил, почему я, собственно, должна тебя слушаться».

В партию ему удается вступить через двадцать лет после первой попытки, в августе 1968 года. «Именно тогда, — подчеркивает дочь, живущая в Праге, — когда вступали сплошь достойные люди».

Как раз закончился единственный достойный период в истории КПЧ — Пражская Весна.

Хотя это в некотором смысле чудо, партия убивает майора Покорного.

Бывший гэбист уже давно на свободе и не может согласиться с тем, что открытая дискуссия, допускающая высказывание противоположного мнения, больше не считается оскорблением государства. Покорный пишет прощальную записку: «Коммунист Великого февраля 1948 года не может пережить столь страшного поражения КПЧ. Поражение это лишило меня душевного и физического равновесия», — и надевает петлю на шею.

Иллюзия, что коммунисты сами способны ослабить диктатуру, сохраняется только несколько месяцев — до появления танков Советской армии и четырех ее союзников. Через неделю после вторжения — партия под началом первого секретаря ЦК Дубчека продолжает оказывать моральное сопротивление советским братьям — К. Ф. объявляет в газете «Свобода» (остававшейся еще какое-то время свободной), что вступает в КПЧ.

«Ведь сейчас это так просто — не нужно громких слов», — начинает он свое письмо.

И дальше пишет:

«Хотя бы потому, что вчера на моих глазах наши братья убили четырнадцатилетнего подростка. А также потому, что ситуация сейчас напряженная и человек, вступающий в КПЧ, не может рассчитывать ни на какие выгоды. Скорее может получить пулю в лоб. Я полагаю, что остаться в стороне было бы предательством. Карел Фабиан, писатель».