Государственный преступник - [54]

— Здравствуйте, Павел Аполлонович, — поздоровался он по-русски и с участием посмотрел на узника.

— Здравствуйте, — ответил Рывинский, с надеждой глядя на посетителя.

— Я — викарий Храма Соломона, — представился незнакомец, не посчитав нужным назвать свое имя.

Рывинский несколько раз сморгнул и уставился на благообразного господина.

— Начну с того, — продолжил викарий, — что ваше положение весьма незавидно. Австрийские власти хотят сообщить о вашем поведении в русское консульство и депортировать вас в Россию. Там вами займется Третье отделение собственной Его Величества канцелярии, после чего вас лишат чинов и званий и отправят в ссылку. Это в лучшем случае. В худшем же, — он вздохнул и печально посмотрел на узника, — лишение всех прав и состояния и каторга. Возможно, бессрочная. Увы, однополая любовь будет легализована не ранее чем через столетие. Так написано в наших книгах. Однако не все потеряно, и, если вы согласитесь на наши условия, мы, я думаю, сможем помочь вам.

— Что за условия? — быстро спросил Рывинский, готовый согласиться на что угодно, лишь бы вырваться из этого узилища.

— Слушаться нас и помогать нам там, в России, — заговорщицки произнес викарий.

Рывинский готов был цепляться за любую соломинку.

— Что я должен буду делать?

— Об этом позже. Сейчас нам от вас требуется лишь ваше принципиальное согласие, — мягко улыбнулся викарий.

В глазах Рывинского вспыхнула надежда:

— И я выйду отсюда?

Викарий едва заметно улыбнулся:

— Без всякого сомнения.

— И бумаги, ну… порочащие меня, не уйдут в консульство?

— Не уйдут, дражайший Павел Аполлонович. У нас очень влиятельная церковь, и у нас много друзей в самых высших сферах.

— Хорошо, я согласен, — не дал договорить викарию Рывинский. — Где подписать?

— Нигде, — снова улыбнулся посетитель. — Нам достаточно всего лишь вашего слова.

— Я даю его.

— Весьма благоразумно с вашей стороны, — удовлетворенно кивнул викарий. — Я надеюсь, вы понимаете, что в случае нарушения данного вами обещания порочащие вас бумаги, как вы сами изволили выразиться, немедленно попадут в руки российского консула. И тогда случится все то, о чем я вам сообщил ранее.

— Да, да, я понимаю. Я… все сделаю, — поспешил заверить гостя в своих наилучших намерениях Рывинский.

— Вот и хорошо, — поднялся викарий. — Не позднее завтрашнего утра вас выпустят.

Утром следующего дня двери камеры открылись.

— Выходи! — услышал Рывинский окрик надзирателя.

Он довел Павла Аполлоновича до дверей тюремной канцелярии и довольно грубо втолкнул внутрь.

— А, господин Рывинский! — громко приветствовал его помощник начальника тюремного каземата. — Проходите, будьте так любезны!

Павел Аполлонович неуверенно подошел к столу и присел на краешек привинченного к полу табурета.

— Я вам не предлагал присаживаться! — рявкнул на него помощник, с любопытством, однако, поглядывая на арестанта.

Рывинский, побледнев, встал.

— Прошу прощения.

Помощник сверкнул на него глазами.

— Прощения будете у Господа нашего Иисуса Христа просить на Страшном суде, — заверил его помощник. — А пока, распишитесь… вот тут. Macht schnell![3]

Рывинский быстро черкнул свою подпись и положил ручку со стальным пером на стол.

— Свободен! — снова рявкнул помощник и, взяв ручку двумя пальцами, выбросил ее в ведро для ненужных бумаг. — Mistkerl.[4]

В гостинице, куда вернулся Павел Аполлонович, был траур. Оказалось, что вчера вечером скоропостижно скончался от сердечного удара метрдотель, что был свидетелем исполнения преступной слабости Рывинского во всей ее красе и коий препроводил его в полицейский участок. Последним, кто видел метрдотеля в живых, был некий высокий господин в пенсне с синими стеклами, нанесший ему визит около семи часов вечера. Поскольку никаких видимых следов насилия на теле метрдотеля обнаружено не было, полицейский врач безапелляционно констатировал его смерть от сердечного удара, полиция Брно поисками человека в пенсне занималась спустя рукава и арестовала всего лишь парочку эмигрантов из русских нигилистов, среди коих ношение пенсне с синими стеклами было высшим шиком. Но у обоих оказалось бесспорное alibi, и они были отпущены с миром.

Вечером в нумер Рывинского постучали. Павел Аполлонович открыл дверь и обнаружил на пороге исполина, который жестами приглашал его пройти с ним. На вопросы, куда и зачем он должен идти, исполин лишь мычал, а один раз широко раскрыл рот и показал пальцем на обрубок языка, дескать, спрашивай не спрашивай, а я тебе все равно ничего не смогу ответить. Пораженный и напуганный, догадавшись, что исполин посланец викария, который вчера посещал его в камере каземата, Павел Аполлонович надел жилетку и сюртук и последовал за немым. У входа в гостиницу их ждала карета. Распахнув перед Рывинским дверцу, исполин подождал, пока тот усядется, захлопнул дверцу и сел с другой стороны. Карета немедленно тронулась, мягко покачиваясь на пружинных рессорах. Рывинский, желая взглянуть в окно, дабы определить, куда они едут, потянулся было к креповым занавесям, но исполин замычал и отрицательно мотнул головой: нельзя. Все же Павлу Аполлоновичу удалось заметить, что они проехали мимо Новой ратуши, и различить очертания церкви Святого Якуба.