Государственный преступник - [103]

— Шуба у вас есть? — спросил Дагер.

— Нет, — ответил Красноперов.

— Принести, — приказал барон секретарю.

Через малое время шуба, в которых солдаты стоят зимой в ночных караулах, была принесена.

— Возьмите, — улыбнулся полицмейстер, — в этой шубе вам будет совершенно не холодно. И прошу вас, — заглянул он прямо в глаза Красноперову, — пожалуйста, дорогой ведите себя хорошо и не усугубляйте, ради бога, свое положение.

Предоставленная шуба действительно оказалась не лишней. А вот жандармы все два дня пути спали, мало обращая внимания на седока, сидящего между ними. Однажды, на станции в Малмыже, Ивану Марковичу удалось даже поговорить с крестьянином, подошедшим к нему с вопросом:

— Ты чево при жандармах? Убил, что ли, ково?

— Нет, я не убивец, — ответил ему Красноперов. — Просто я был за то, чтобы вам, крестьянам, дали, наконец, землю и волю. За это я теперь и при жандармах.

Когда, дав роздыху лошадям, они отправлялись дальше, на улице перед воротами станции их поджидала толпа крестьян человек с десяток, которые, завидев выезжающие с Красноперовым сани, молча сняли перед ним свои шапки.

На третий день, утром, они приехали в Вятку и подкатили прямо к губернаторскому дому. Ивану Марковичу опять пришлось помаяться в приемной, покуда его не пригласили в кабинет. Там находились губернатор генерал Струков, комендант города и жандармский капитан. Они долго, как будто какую-то диковину, разглядывали Красноперова, а затем губернатор взял в руки лжеманифест и несколько прокламаций.

— Вы признаете, что это ваши бумаги?

— Да, признаю, — ответил Иван Маркович.

Губернатор кивнул и передал бумаги капитану.

— Что ж… — Струков пожал плечами и выразительно посмотрел на коменданта. — Отвезите господина студента на его новую квартиру.

По дороге комендант спросил, есть ли у Красноперова в карманах булавки, иголки, ножницы или перочинный ножик.

— Нет, — ответил Иван Маркович.

— Хорошо, — констатировал комендант и сказал: — Господин губернатор хотел было определить вас в острог, но я нашел это слишком жестоким и настоял, чтобы поместить вас в больнице душевнобольных. Вы не возражаете?

Красноперов не возражал.

В больнице его привели в светлую комнату в два окна с железной кроватью под мочальным матрацем и двумя подушками. Белье было чистое, байковое одеяло совершенно новым.

— Ежели вам что-нибудь будет нужно, — с улыбкой сказал комендант, — папирос там, сигар, то вам стоит только написать мне записочку, и я немедля вам это пришлю.

Поначалу Красноперова абсолютно никто не беспокоил. Ну, разве что гарнизонный солдат, выставленный у дверей, который ночами ходил взад-вперед и своими сморканиями и кашлем мешал спать, да сумасшедший диакон за стенкой, который время от времени, как днем, так и ночью, возглашал кому-то густым басом «многая лета».

Через три дня к Ивану Марковичу еженощно стали являться полицмейстер и жандармский капитан с одним неизменным вопросом:

— С кем вы приезжали в Вятку?

Несколько раз Красноперов отзывался незнанием. Наконец, когда сии ночные посещения ему страшно надоели, он сказал фамилию, первую пришедшую на ум:

— Соловьев.

— Какой Соловьев? Его имя, отчество? Какого он роста? Каков собой: брюнет, блондин, с бородой или без оной?

— Кажется, брюнет, — ответил Иван Маркович лишь для того, чтобы ночные посетители отвязались от него. — И довольно высокий. Имени не помню.

Три дня его не беспокоили, и Красноперову удалось, наконец, отоспаться. На четвертую ночь вновь пришли господа полицмейстер и капитан:

— Соловьевых в Средневолжске четверо, и все они довольно высокого роста. Который из них настоящий?

— Не припомню, право, — ответил Иван Маркович.

— Хорошо, — ответил полицмейстер, и они вышли.

Однако этим дело не кончилось. Скоро к Красноперову вновь пришли те же чины и объявили, что ни один из средневолжских Соловьевых в Вятку не ездил.

— Нехорошо лгать, господин студент, — нравоучительным тоном попенял ему полицмейстер, — мы к вам всей душой, а вот вы к нам совсем другим местом.

На следующий день явился комендант и велел Ивану Марковичу «следовать за ним». Его усадили в извозчичью пролетку, комендант сел рядом, и они в сопровождении верхового казака двинулись в недолгий путь. Подъехав к большому и мрачному каменному зданию, стоявшему особняком на самом крутике реки Вятки, они вышли. Двое караульных, вышедших навстречу, взяли Красноперова под белы рученьки и провели до внутреннего дворика, где стояли солдаты с ружьями наперевес. С Ивана Марковича сняли шубу, затем пиджак и брюки. «Все, — мелькнула у него мысль, — сейчас эти солдаты расстреляют меня». Он зажмурил глаза, но залпа не последовало. Солдаты только клацнули затворами. Ему сунули в руки пиджак и брюки и повели каким-то длинным коридором, освещенным единственно ночником. Наконец вошли в камеру, узкую, грязную и вонючую. Вдоль одной стены во всю ее длину тянулись нары. Более в камере, ежели не считать загаженной деревянной параши, ничего не было.

Едва он успел оглядеться, как в камеру вошли полицмейстер, комендант, жандармский капитан и тюремный смотритель.

— Знакомьтесь, — произнес полицмейстер, обращаясь к смотрителю. — Это господин Красноперов. Он хотел в Вятке революцию устроить.