Государственные игры - [26]

В расцвет якобинского террора палачу Шарлю Анри-Сансону и его подручным удавалось обезглавливать по одному человеку в минуту. За три дня было гильотинировано триста мужчин и женщин, тысяча триста человек – за шесть недель, а общее количество жертв с 6 апреля 1793 года по 29 июля 1795-го составило 2831 человека.

Интересно, что обо всем этом думал герр Гитлер, размышлял Доминик. Производительность газовых камер Треблинки была двести человек за пятнадцать минут. Через газовые камеры Освенцима за то же время проходили две тысячи. Могла ли у такого спеца по убийству после этого вызывать уважение гильотина, или он просто посмеивался над работой любителей?

Гильотина была гордостью Доминика. Позади нее, на стене, в вычурных рамках висели газеты и листовки того времени, а также подлинные документы за подписью Жоржа Жака Дантона и других лидеров Великой французской революции. Но ничто не волновало его так, как гильотина. Даже в полумраке, при выключенном верхнем свете он ощущал присутствие этого устройства, служившего напоминанием того, что для достижения успеха необходимо обладать незаурядной решимостью. Не только аристократы, но и их дети теряли головы под этим зловещим лезвием, но такова уж была цена революции.

Зазвучал сигнал телефона. Это была третья, личная, линия, минующая всех секретарей. Ее номер был известен только его партнерам и Хорну.

Доминик, сидевший во внушительном кожаном кресле, подался вперед. Это был довольно долговязый мужчина с большим носом, высоким лбом и мощным подбородком. Его коротко остриженные воронова крыла волосы эффектно контрастировали с белоснежной водолазкой, с которой сливались белые брюки.

Доминик ткнул пальцем в кнопку громкой связи на телефонном аппарате.

– Да? – произнес он негромко.

– Доброе утро, месье Доминик, – поздоровался позвонивший. – Это Жан-Мишель.

Доминик бросил взгляд на часы.

– Что-то вы рано.

– Встреча оказалась недолгой, месье Доминик.

– Расскажите, – приказал хозяин кабинета.

Жан– Мишель подчинился и поведал ему о лекции, которую был вынужден выслушать под пыткой, и о том, что немец считает себя ровней месье Доминику. Еще он посетовал на то, как мало удалось разузнать про Карин Доринг.

Доминик выслушал все, не проронив ни слова. И только когда Жан-Мишель закончил, прозвучал вопрос:

– Как ваш глаз?

– Надеюсь, все будет в порядке, – ответил Жан-Мишель. – Я договорился с врачом об осмотре на вторую половину дня.

– Хорошо, – сказал Доминик. – Вам не следовало выходить без Ива и Анри. Для того их и послали с вами.

– Понимаю, месье Доминик, простите меня, – извинился Жан-Мишель. – Я не хотел провоцировать герра Рихтера.

– Вы никого и не провоцировали бы, – заверил его Доминик. Его голос был само спокойствие, губы широкого рта оставались расслабленными, только карие глаза еще больше потемнели от бешенства. – Анри рядом с вами?

– Да, он здесь, – подтвердил Жан-Мишель.

– Дайте его мне, – приказал Доминик. – И еще, Жан-Мишель? Сегодня вечером обязательно возьмите их с собой.

– Непременно, месье Доминик, – заверил Жан-Мишель. Значит, маленький Гитлер начал свой марш с запугивания полномочных представителей, подумал Доминик. Это не вызывало особого удивления. В тщеславие Рихтера идеально вписывалась вера в собственную значимость. К тому же он был немцем. Этим людям чуждо такое понятие, как смирение, они не воспринимают его.

К телефону подошел Анри, и Доминик за считанные секунды переговорил с ним, после чего нажатием кнопки отключил связь и откинулся назад, на спинку кресла.

Пока Рихтер был еще слишком слаб, чтобы представлять собой реальную силу в Германии, однако его следовало бы поставить на место еще до того, как он обретет таковую. Жестко и необязательно по-джентельменски. Несмотря ни на что Рихтер по-прежнему оставался первой кандидатурой, однако, если с ним ничего не получится, придется остановить выбор на Карин Доринг. У той тоже был независимый характер, но она еще нуждалась в деньгах. А когда Доринг увидит, что произойдет с тем же Рихтером, она проявит благоразумие.

По мере того как Доминик всматривался в темный силуэт гильотины, гнев в его глазах постепенно затухал. Подобно Дантону, начавшему свой поход против монархии человеком умеренных взглядов, он будет вынужден поступать все более и более жестоко, сказал себе Доминик. В противном случае как союзники, так и враги сочли бы его просто слабаком.

Приструнить Рихтера, но в то же время сохранить его для себя будет деликатной задачей. Но как сказал Дантон в своей речи перед Законодательным комитетом по защите революции в 1792 году: “Жесткость, снова жесткость и всегда только жесткость!”. Жесткость гильотины и жесткость взглядов. И тогда и сейчас это то, что необходимо, чтобы революции побеждали.

И уж сам– то он победит. А затем сможет получить старый должок. Нет, не с Рихтера, а с другого немца. Того, который предал его в ту давнюю-давнюю ночь, человека, который собственно и привел все это в движение.

Тогда он уничтожит Рихарда Хаузена.

Глава 12

Четверг, 11 часов 55 минут, Вунсторф, Германия

Звук, прервавший истошные крики Джоди, оказался воем пожарной сигнализации.