Государевы конюхи - [21]

— Куда ж я его такого поволоку? — сам себя спросил Гвоздь. — Он же меня вдвое тяжелее! Помоги, Ивашка! А я иным разом тебе помогу! Не жить же ему теперь в кружале до Судного дня!

— А тому, кто питуха из кружала выводит, ничего не бывает? — на всякий случай спросил Данилка.

Он слыхал, что в государевом указе были всякие кары для тех, кто мешает человеку пропивать все имущество вплоть до креста.

— Нам с тобой ничего не будет.

Гвоздь поднялся и пошел расплачиваться с целовальником.

Данилка осторожно встал из-за стола. Ноги вроде слушались, хотя голова была как не своя.

— Вдругорядь, Иван Киндеевич с Ильей Карповичем, в наших краях будете — мимо похаживайте! — вдруг язвительно и громко произнес целовальник.

— Мало тебе плачено? — удивился Гвоздь, пряча что-то за пазухой. — Ну-ка, брат Ивашка, я его вытяну, а ты плечо подставляй! Живо!

Подхалюга повис на них, как огромный и увесистый, саженной длины мешок.

— Шуба! — воскликнул Гвоздь. — Вон, за скамьей! Ивашка, я его подержу, а ты шубу доставай и на него набрось!

— Потеряем по дороге!

— А мы сразу же извозчика возьмем! Этого народу полна Москва!

И точно — стоило выйти с кружечного двора, как объявился извозчик — Гвоздев знакомец.

Везти он взялся без ряды — видать, не впервые доставлял Подхалюгу домой и цену знал. Усадив спящего Илейку в узкие санки, Гвоздь с Данилкой переглянулись — он один всю ширину занял.

— Ну, что же, придется нам, как зазорным девкам, на колени к нему громоздиться! — решил Гвоздь. — Заходи, Ивашка, с другой стороны! А ты, брат Кузьма, вези с бережением, чтобы седоков не растерять!

По каким московским улочкам провез извозчик, Данилка не знал. И остановился он в тихом переулке, где и людей-то не было.

От свежего ветерка в лицо Илейка несколько ожил.

— Где это я?

— А дома, — отвечал Гвоздь. — Вылезай из саней! Жить тебе тут, что ли, полюбилось?

Илейка выбрался, утвердился на ногах и обозрел окрестности.

— Пропал бы я без тебя, Гвоздь, право, пропал бы…

— Помоги, брат Ивашка, — велел Гвоздь, видя, что стоять-то Илейка стоит, а шагу ступить боится.

Но Данилку и самого развезло. Придерживаясь за край саней, он подошел и ухватился за Подхалюгу. Так они некоторое время стояли, друг дружку подпирая, а Гвоздь на них любовался.

— Ах, хороши! Ну, будет! Ноженьки-то переставляйте!

Он трижды стукнул в калитку.

— Кого несет? — отозвался сторож, и тут же старательно залаял пес.

— Мы это, Гвоздь и Подхалюга! Отворяй!

Сторож отодвинул засов.

— А с вами кто?

— А нужный человек, Ивашка Анофриев. Пускай, не бойся!

Это были задворки чьей-то усадьбы. Данилка потянул носом — пахло конюшней! И тут конюшня. Преследовать она его, что ли, будет до самого Судного дня?

— В подклет веди, — оценив степень Илейкина опьянения, посоветовал сторож. — Наверху ему такому делать нечего.

И старательно запер калитку.

Тропа меж сугробов была узкая, Илейка же в шубе — широк, и Гвоздь с Данилкой намаялись, пока доставили его в подклет. Там, судя по всему, жила хозяйская дворня. Илейку свалили на первую же лавку, вскинули ему ноги наверх, сунули под ухо изголовье и накрыли его же шубой.

— Вот тут и поедим по-человечески, — пообещал Гвоздь Данилке. — Скидывай тулуп! У нас тепло, каждый день топим, тут поварня за стеной.

Данилка, стесняясь грязной рубахи и драного зипуна поверх нее, все же разделся. Гвоздь ежели и подивился нищете государева конюха, то виду не подал. А, может, решил — не в шелках же стойла чистить!

Вдруг зазвенели встревоженные голоса, и дверь распахнулась. На пороге встал человек в коротком алом кафтанце, без шапки, в нарядных желтых сапогах на высоких каблуках, злой и решительный.

— Сыт я вашим враньем по горло! И где же тот Илейка?!

— Да вот же, спит! — Гвоздь, вскочив, откинул край шубы, прикрывавший Илейкино лицо.

Человек в кафтанце подошел, и тут Данилка увидел красивого молодца, нестарых еще лет, двадцати пяти, не более, темноволосого, темноглазого, смугловатого, с приметным родимым пятном на левой щеке.

— И точно… — удивился молодец. — Я уж думал по кабакам гонцов рассылать. Ладно, на сей раз милую.

— Дозволь слово молвить, княжич-батюшка, — обратился Гвоздь. — Свел я знакомство с нужным человеком, зовут Ивашкой Анофриевым, а служит конюхом на Аргамачьих конюшнях. Вот он, Ивашка!

— На конюшнях, говоришь? — Тот, кого Гвоздь назвал княжичем-батюшкой, шагнул поближе и внимательно поглядел на Данилку. — Сколько ж тебе лет-то, государев конюх?

— Восемнадцать, — не зная, как обращаться с этим человеком, буркнул Данилка.

Коли княжич — нужно в ноги, поди, валиться, но и сам он с людьми — по-простому, вон в подклет заявился, и люди с ним — без лишней лести…

— И как ты с моими молодцами знакомство свел?

— Меня Илья Карпович у целовальника отнял…

— Ого?.. — Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. — Недосуг мне сейчас, а ты государева конюха угости, чем Бог послал, обласкай, понял? И в Кремль его потом пусть на санях отвезут, нечего нашему гостю ноги зря бить! И в гости жаловать проси, понял? Государевых служилых людей мы любим и привечаем.

С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.

— Ты ему, благодетелю нашему, понравился, — сказал Гвоздь. — А коли ему кто понравится, тот человек живо в гору идет! Только ежели пьет в меру. Вон на Илейку взгляни! Другой бы такого верного слугу в тычки давно выставил, а наш — бережет его, потому что Илейка ему полюбился. Одно условие — пей, да только за ворота не выходи. А он, вишь, по кружалам! Насилу я его, дурака, сыскал. Я из-за этого Илейки все кабаки, все кружала на Москве знаю! Нет такого целовальника, чтобы мне в пояс не кланялся!