Гостиница 'У картечи' - [7]

- Медсанчасть внизу направо. Поспеши, а то окочуришься! - крикнул он одному, прижимавшему руку к голове.

- Прицел 500, прямое попадание! - засмеялся он и бросил в другого мокрую посудную тряпку, которая шлепнулась тому на голову.

- Держи! Это твой паек, - прозвучало в адрес третьего, на которого он выплеснул содержимое своей кружки.

Затем он вернулся за стол, приобнял Фриду Гошек за се тщедушное тельце, заказал новую порцию пива и задымил сигаретой.

Тут он заметил меня и рассмеялся.

- Ну и видок у вас, вольноопределяющийся! По-моему, вы готовы. Так на сколько гульденов вы собирались спорить?

Он оказался прав. Меня довели до дому и уложили в постель, так как я уже не мог передвигаться без посторонней помощи. Так было с каждым, кто пытался угнаться в питье за фельдфебелем Хвастеком.

* * *

В последующие дни я встречал фельдфебеля всего дважды. Первый раз на плацу, где он муштровал запасников. Он повернулся ко мне, на несколько секунд оставив свой взвод без внимания, и постучал рукой себя по затылку, как бы спрашивая, не трещит ли у меня голова с похмелья. Затем он накинулся на одного из своих рекрутов, который своей неуклюжестью портил весь строй, и выдал в его адрес весь набор обидных прозвищ, что пришли к нему на ум в эту минуту; квашня, осел, размазня, слизняк, отхожее место, болван и штафирка2.

* * *

Два дня спустя я встретил его у ротного сапожника, которому он принес пару сапог для подбивки. Он заверил меня, что я превосходно держался в нашем питейном поединке: молодцом! из меня со временем получится славный офицер, он уже видит себя стоящим передо мной по стойке "смирно". Мы условились, что в субботу утром я буду ждать его в кафе "Радецкий", откуда он заберет меня на прогулку. Как раз в тот день была отменена уборка помещений, которая обычно проводилась в последний день недели, и мы были освобождены от службы на всю субботу и воскресенье, чтобы иметь возможность сделать закупки на дорогу и попрощаться со знакомыми. Начиная со вторника никто не имел права покидать казарму; полк находился в состоянии готовности к походу.

Я еще загодя предпринял все необходимые мелкие приготовления: закупил продукты, чтение в дорогу, учебник итальянского и "Настольную книгу альпиниста", попрощался со всеми знакомыми - своим друзьям я щедро пообещал привезти собранные собственными руками эдельвейсы и коробку южных плодов из Больцано, - а потому мне было очень кстати еще разок бесцельно побродить по старинным улочкам, вбирая в себя образ города, который я покидал с большой неохотой.

В субботу я сидел на площади Радецкого среди лавровых деревьев кофейни. Ветер перелистывал газеты, лежавшие на моем столике. Я не смог заставить себя прочесть их до конца. Я сидел как на иголках и вдобавок чувствовал себя разбитым, выдохшимся и усталым. Это обычное волнение перед дальней дорогой, убеждал я себя, хотя на самом деле это была болезнь - тиф, уже сидевший во мне. Охваченный тревогой и возбуждением, причины которых не были тогда еще понятны мне самому, я подозвал кельнера и хотел рассчитаться. В этот момент я увидел фельдфебеля.

Он шел со стороны каменного моста, держа в руке кошелек, из которого перед этим достал монету для оплаты мостового сбора. Он пересек площадь и приблизился ко мне. Он был уже совсем рядом, всего в каких-нибудь десяти шагах от меня, я уже хотел было встать и пойти ему навстречу, как вдруг произошло нечто необъяснимое.

Он застыл на месте, устремил на меня неподвижный взор и густо покраснел. Я кивнул ему, но он никак на это не среагировал, еще несколько секунд постоял, не двигаясь, а потом резко развернулся и, словно по услышанной им одним команде, направился в обратную сторону. Он снова пересек площадь и смешался с толпой фланирующих приказчиков, банковских служащих и продавщиц. Было очевидно, что он хотел как можно скорее затеряться среди гуляющей публики. Но я еще долго различал его, так как он был на две головы выше других, и его было не так просто потерять из виду. Я видел, как он широким шагом уходил все дальше и дальше, не останавливаясь и не оборачиваясь, по направлению к маленькой улочке, что вела к собору св. Витта, - "курс на вывеску над лавкой перчаточника", автоматически мелькнуло в моей вымуштрованной голове солдата. И чем дальше он удалялся, тем выше он мне казался, как будто бы он рос с каждым шагом. Виной этому были тиф, жар, озноб, я смотрел на мир нетвердым и испуганным взглядом, и окружающие предметы - дома, деревья, каменный конный памятник в центре площади, шляпы и пальто на стенах, спичечницы на столиках кафе, стакан воды, стоявший передо мной, - все это представлялось мне коварным, злобным и фантастически искаженным и вселяло в меня страх. Но более всего меня пугало необъяснимое поведение фельдфебеля, и я начал искать причину его внезапной паники.

Кофейня была почти пустой. Кроме меня в ней сидело четыре-пять посетителей, игравших в домино или читавших газеты. Кельнер стоял в уголке и читал "Баварскую родину", которую выписывало одно высокое духовное лицо из собора св. Витта, временами заглядывавшее в кофейню. А недалеко от меня за столиком сидел обер-лейтенант из чужого полка, о чем свидетельствовал незнакомый мне вишнево-красный цвет обшлагов его мундира.