Гостиница тринадцати повешенных - [17]

– Убирайтесь, презренные негодяи! – сказала им Татьяна по-русски.

Кытин и Кабык, двое карликов, повиновались.

– В таком случае, сударыня, – промолвил Паскаль Симеони с новым, еще более церемонным, поклоном, – если мы можем загладить нашу вину перед вами… говорите, мы к вашим услугам.

– Благодарю, сударь, – отвечала женщина в маске с презрительным жестом, – вы явились сюда, чтобы утолить свою жажду, я же за тем, чтобы попросить о кое-какой услуге… разумеется, небескорыстно. Но, судя по всему, мы выйдем отсюда, не получив желаемого.

– Я не удивлюсь, если не найду здесь вина, – сказал Симеони. – Край этот бедный; но чтобы нельзя было удовлетворить… за деньги… одно из ваших пожеланий… вот что меня удивляет, сударыня. Неужто его так сложно исполнить?

Татьяна, по инстинктивному чувству недоверия, не решалась ответить на вопрос.

– Ах! Боже мой, сударь! – вмешалась горничная. – Тут нет ничего сложного! У нас расковалась лошадь, и мы просили вот этого мальчика сходить за кузнецом.

– Только и всего-то! – прервал ее искатель приключений со всеми признаками радости. – Вот что значит объясниться! Что ж, сударыни, теперь вместо ваших проклятий мы заслужим ваши благословения. Я много путешествую и в целях предосторожности всегда имею в чемодане все необходимые для этого инструменты, с которыми мой слуга управляется не хуже любого кузнеца. Ступай, Жан, ступай и поторопись: через пять минут тройка – вы ведь так называете ваш экипаж, сударыни? – должна быть готова к отъезду.

На сей раз Татьяна соизволила улыбнуться, слушая незнакомца; Катя же, обрадованная таким благоприятным исходом своего вмешательства, поспешила проводить Жана Фише к кучеру.

– Действительно, мне следует только поблагодарить судьбу за эту встречу, сударь, – сказала женщина в маске, присаживаясь.

– О! Напротив, сударыня, – возразил Паскаль Симеони самым любезным тоном, – это я должен быть на седьмом небе оттого, что смог оказаться вам хоть чем-то полезным.

И, окликнув мальчика, который, как и его бабка, оставался безмолвным зрителем этой сцены, он промолвил:

– Эй ты, постреленок, хотя мне почему-то и кажется, что услужливость тебе несвойственна, принеси-ка нам, мне и моему спутнику, если у вас нету вина, по стакану сидра, или же, если нет и сидра, обычной воды… Словом, вина, сидра и воды – я за все плачу вперед.

И он бросил на стол, рядом с золотым экю, пистоль. Вместо своего внучка – все не спускавшего глаз с бархатной маски и, казалось, не слышавшего просьбы всадника, – встала старуха и подала полный кувшин какой-то желтоватой жидкости и три стакана.

– Он что, дурачок? – спросил Паскаль Симеони у старухи, шутя потрепав мальчика за ухо.

– Кто – дурачок? Жако? – возразила та. – Ах, что вы, что вы! Да умнее него нет во всем нашем крае. Упрям – это да, это у него в крови! Весь в отца! Просто ему жуть как хочется, чтобы эта дама сняла маску… а она не соглашается показать ему свое лицо! Вот он и будет стоять, как истукан, до тех пор, пока она не уедет!

– Вот оно что! – произнес Паскаль сквозь зубы.

Наполнив два стакана, он занес кувшин над третьим и весело обратился к Татьяне:

– Осмелюсь предложить вам, сударыня? Что уж там! На войне как на войне!

Московитка покачала головой:

– Спасибо, сударь, но я, пожалуй, откажусь.

– Напрасно, сударыня! – воскликнул Ла Пивардьер, залпом осушив стакан. – Превосходная грушовка!

Во избежание, вероятно, какого-нибудь тривиального разговора Татьяна, отодвинув стул, повернулась спиной к путешественникам.

Жако не сводил с нее глаз.

Прошло несколько минут. В комнате царила тишина, нарушаемая лишь бульканьем грушовки, переливаемой из кувшина в стаканы. Предупрежденный тычком колена, Ла Пивардьер, который с радостью разбавил бы эти возлияния приятной беседой, вынужден был довольствоваться опустошением кувшина.

Наконец раздался шум шагов, возвестивший о возвращении Жана Фише и Кати.

– Готово, барыня! – воскликнула горничная, подбегая к своей госпоже.

– Отлично, – сказала та. – Уезжаем. Позвольте еще раз поблагодарить вас, господа.

Татьяна встала и, слегка поклонившись всадникам, направилась к выходу. Но по знаку своего господина Жан Фише встал перед дверью, загородив ей дорогу.

– В чем дело, любезный? – промолвила московитка. И, словно вспомнив о чем-то, прибавила: – Ах! И то правда. Совсем забыла.

При этом она стала вынимать из кошелька деньги…

– Нет, сударыня, – произнес позади нее чей-то голос. – Мой слуга ничего от вас не требует… Это я хотел бы попросить у вас одной милости в награду за оказанную вам услугу. Представьте себе, я ужасно любопытен… так любопытен… как этот маленький крестьянин, который ни на секунду не спускает глаз с вашей маски. Мне тоже, как и ему, хотелось бы увидеть ваше лицо. Ну же! Всего на секунду… только на одну… Должно быть, вы красивы, сударыня, очень красивы! Позвольте же мне полюбоваться вашей красотой, пусть даже лишь миг!

Читатель, конечно, догадался, что то говорил Паскаль Симеони. Татьяна, побледнев, метнула на наглеца две молнии, которые непременно бы его ослепили, будь подобное в ее власти.

Обеспокоенная этим новым инцидентом, Катя прижалась к своей госпоже…