Гостиница со странностями - [2]

— Ну, конечно. — Он быстро опустил руки. — Пройдемте сюда, сэр. Надеюсь, вы не обидитесь на один добрый совет: не попадайтесь на пути вон тому козлу. Он, бедолага, всегда бодает незнакомцев.

Я охотно согласился не обижаться на этот дельный совет, мысленно усомнившись, правда, в том, что именно козел, а не его жертвы заслуживают столь трогательно выраженного конюхом сочувствия. Споткнувшись о доску, которая отправила мою шляпу в долгий полет, завершившийся в бочке с грязной водой, я относительно благополучно добрался до двери гостиницы и оставил таким образом грозного козла в далеком тылу.

— Но во имя грома небесного, с какой стати козла и бочку с грязной водой вы держите перед самой дверью? — воскликнул я, не слишком удачно, может быть, подобрав выражения.

— Как говаривал мой школьный учитель, сэр, — усмехнулся конюх, — что козел, что бочка — один черт: имя существительное.

— Черт бы побрал твоего школьного учителя! — раздраженно вскричал я.

— К сожалению, ваше пожелание запоздало, — ответствовал конюх. — Он уже опочил.

Я подобрал свою подмокшую шляпу, не пытаясь выказать при этом особого изящества манер, и последовал за своим провожатым в гостиницу. Здесь он и оставил меня, жизнерадостно пообещав напоследок, что если застенчивый Саймон в скором будущем не появится, то придет сам хозяин — как только расстанется со своими свиньями. Судя по безмолвию, коим сопровождал свое отдаленное бытие загадочный Саймон, мне предстояло набраться терпения. Оглядевшись, я принялся исследовать помещение, как если бы сам и являлся его новым хозяином.

Огромная мрачная комната, похоже, сумела вместить в себя весь мебельный антиквариат графства. Стулья, на одном из которых я не преминул расположиться, скрипели так, словно заранее желали предупредить: никого, кроме разве что привидения одного из бывших хозяев, выдержать они больше не в силах. Старое зеркало над треснувшим камином изошло в рыданиях: некогда сиявшая поверхность была сплошь покрыта мутными разводами. Букетики павлиньих перьев в паре почти античных ваз покачивались, словно плюмаж катафалка. Несколько гравюр — несомненно, очень старых, но вряд ли обладавших иным достоинством, вжались в стены, как бы норовя скрыться с глаз, чем у зрителя вызывали лишь благодарность, ибо выполнены были ужасно. Только на одной из них можно было разглядеть нечто существенное, а именно — подобие головы и в некотором отдалении от нее — хвост. Вероятно, ценителю искусства с богатым воображением и склонностью к фантазиям на сельскохозяйственные темы предлагалось заподозрить в этой тусклой мазне намек на веселящегося барашка.

Ткань дивана, пораженного какой-то древесной болезнью, характерной для репса и красного дерева, была сплошь усыпана грязно-белой гнилью: нечто подобное можно было бы получить из шерсти живописного барашка, если бы извалять его предварительно в грязной канаве.

Центральное место в комнате занимал шифоньер, забитый фотографиями на разных стадиях тления, с увесистой библией наверху. Для полноты инвентарной картины стоило бы упомянуть еще чучело собаки, скамеечку для ног и пару элегантно-хилых кресел.

Раздался неуверенный стук в дверь.

— Войдите! — заорал я, полагая, что столь слабый сигнал требует самой энергичной реакции: ничто иное подателя сего явно не удовлетворит. Отворилась дверь и передо мной предстал слуга. Спина его была, по-видимому, не намного крепче спинки стула, которая неохотно меня поддерживала. Похоже было, что в глубоком детстве из несчастного извлекли позвоночник, но, освоившись, он затем искусно овладел целым набором изощренных конвульсий, помогавших ему держаться более или менее вертикально. Слуга передвигался с врожденной элегантностью гусеницы, причем густая поросль на руках усиливала это не слишком приятное сходство. Я радостно поприветствовал гибкого человечка. Он же, открыв дверь и почти ползком перебравшись через порог, изрек с тихой загадочностью:

— Итак, сэр? — после чего смерил меня таким взглядом, словно пытался оценить трудность очередного возникшего перед ним препятствия.

— Итак, сэр? — эхом отозвался я, заинтригованный мыслью о том, что же он мне на это скажет.

— Итак, сэр? — мой собеседник явно мучим был тем же вопросом.

— Тебе больше нечего мне сказать?

— Нечего, сэр, — признался человечек с возмутительной покорностью.

— Так уж и нечего? — вскричал я, раздражаясь.

— Миссис приказала спросить у вас, не собираетесь ли вы остаться тут на ночь.

— Ну вот, а говоришь, сказать нечего.

— Господь с вами, так ведь и нечего же, — очень серьезно отвечал слуга. — Своих слов у меня нет, сэр, да и не было никогда.

Я взглянул на собеседника и преисполнился раскаянием: слова его, мысли, время — все принадлежало другим. Заметив мой сочувственный взгляд, слуга готов был уже улизнуть, но я вовремя его окликнул.

— Можешь сказать своей хозяйке, что я действительно намерен остаться здесь на ночь. И… в чем дело?

Слуга… расплакался!

Некоторое время я глядел на него в немом изумлении. Потом мне стало не по себе. Я закрыл глаза и крепко сомкнул веки в надежде вернуть себе ощущение реальности. Тест оказался напрасным. Итак, слуга этой провинциальной гостиницы за очень короткий срок успел продемонстрировать по меньшей мере две уникальных способности: извиваться подобно червю и рыдать. Причем, и то и другое давалось ему с такой легкостью, что было очевидно: для него это дело привычное.