Гостинец от зайца - [7]

Здесь, в высокой траве, и увидели мы двух телят. И были они совершенно одинаковые — с белыми полосками-поясами и белыми кончиками хвостиков. Близнецы! Двойняшки!

— Красавчики! — воскликнул Колька, и я с ним согласился.

Мы помогли Красавчикам подняться, а они плохо ещё держались на широко расставленных тонких ножках. И сразу же стали тыкаться мордочками в вымя матери. Красуля обнюхивала их, лизала. Мы с Колькой стояли и ждали, пока Красавчики насосутся. Потом уж тихонько погнали их в стадо, где нас уже заждалась мама. Она очень обрадовалась, когда мы пригнали Красулю и Красавчиков.

— Надо же! — сказала мама, всплеснув руками. — Двоих принесла.

— Это она, тёть Маня, для нас, — сказал сообразительный Колька. — Для Петьки одного и для меня одного.

— Верно, верно! — согласилась мама. — Дружков чтоб не обидеть.

— А мы их Красавчиками назвали, — сообщил Колька, и мама усмехнулась, говоря:

— Хорошо назвали. Вот и будете теперь растить своих Красавчиков. Хорошими бычками станут.

Всё это, конечно, хорошо. Да вот как всё получилось дальше. Не знаю, от кого это пошло, но с тех пор и нас с Колькой все в нашем селе Озёрном стали называть не иначе, как Красавчики.

А ничего тут обидного. Мы с Колькой тоже как братья.

Гостинец от зайца

Отец уходил на войну в ясный и тихий осенний день, когда берёзовая роща в конце деревни как золото горела под солнцем, а над нею спокойно синело бездонное небо.

— Тятя, я хочу с тобой, — просился Ваня, сидя у отца на руках.

Отец усами пощекотал Ване ухо и сказал:

— Пташонок ты мой!.. Нельзя тебе со мной. Оставайся с мамой и жди меня. Я привезу тебе гостинец. От зайца.

Возле конторы отец опустил Ваню на землю, поцеловал заплаканную мать, сказал ей что-то. Потом опять взял Ваню на руки, поцеловал и его крепко-крепко.

— Ух ты-ы! — сказал отец и прижал, притиснул к себе Ваню и долго не хотел отпускать.

Сердито урча, подошёл грузовик. Дядя Федя, дядя Володя и отец Вани вскарабкались в кузов. Снизу к ним потянулись и большие и маленькие руки. На лицах мальчишек и девочек блестели слёзы. Ване тоже хотелось заплакать, только он чего-то засовестился. Зачем реветь, если никто тебя не стукнул, не отнял глиняного петушка? Но когда грузовик чихнул дымом и стал медленно отъезжать, слёзы сами брызнули из глаз, и Ваня громко, на всю улицу, закричал:

— Тятя! Тя-а-атя-а-а!..

Дорожная пыль, как туча, заслонила от Вани грузовик, и отца, и дядю Федю, и дядю Володю. Было только слышно глухое урчание, похожее на отдалённые раскаты грома. Потом всё затихло, пыль улеглась, но машины уже не было видно.

Мать взяла Ваню за руку, и они пошли домой — медленно-медленно.

Ваня шагал и думал, что зря он заревел сейчас, как поросёнок, который застрял недавно между частоколом ограды. Отец-то приедет и привезёт гостинец от зайца. Заяц тот живёт где-то далеко в лесу, в берестяной избушке, и стряпает там ватрушки и пирожки — вроде тех, что печёт мать по праздникам на большом железном листе в печке.

Только заячьи пирожки и ватрушки слаще мамкиных. Заяц-то их не в печке на железном листе печёт, а на морозе, на сучках берёзовых развешивает. Вот придёт зима, тогда и приедет отец с гостинцами, рассудил он.

Но долго, что-то не приходила зима-зимушка. То солнце не хотело прятаться за тучи, а потом зарядили дожди. Холодные, серые дожди. Они и кур позагоняли под поветь сарая, и рыжего кота Чингиса заставили забраться на горячую печку, и Ване не давали выйти на улицу.

Целыми днями сидел он один в пустой избе и скучал. А когда ему становилось совсем тоскливо, он тихонечко-тихонечко, чтобы только можно было слышать себя, звал:

— Тя-а-атя-а-а, где ты-ы-ы?..

Он думал, что отец услышит его и придёт. Но кругом было тихо-тихо. Лишь уныло шумел за окнами дождь да Чингис мурлыкал на печи, как трактор, что распахивал за Гагауч-озером гриву.

Не дозвавшись отца, Ваня лез на печку к рыжему коту и жаловался ему на своё горе. Но у кота, видно, были свои заботы, и он ничего не хотел слушать. И однажды ему не понравилось, когда Ваня хотел превратить его в коня, чтобы поехать в лес по дрова. Он сердито фыркнул и больно царапнул его за руку. Но Ваня не пожаловался матери на кота-драчуна, а только спросил её, когда же придёт зима.

— Да, наверно, завтра, — сказала мать. — Она узнала, что ты её так ждёшь, и теперь спешит-торопится.

Идёт через дремучие леса,

через кипучие моря,

через высокие горы,

по широким полям,

по степям,

по лугам.

Утром она постучится в окошко рукою:

белая-пребелая, молодая-премолодая,

с большущею серебряною косою.

«Вставай-ка, вставай, — скажет,—

Ванюша-засоня,

раскрой свои серые глазки,

умойся, поешь,

возьми под крылечком салазки

да по пушистому,

чистому.

мягкому, белому снегу

до самого-самого солнца катися с разбегу…»

Ваня слушал мать и думал, как увидит он завтра долгожданную зиму-зимушку с серебряной косой, как возьмёт санки и поедет встречать отца. И как только Ваня обнимет его крепко-крепко, отец станет усами щекотать ему лицо, и колоться бородой, и смеяться, и рассказывать, как встретился в лесу со злым-презлым волком, которого прогнал от заячьей избушки, и как заяц за это дал ему гостинец. Но отец его не съел, а привёз ему, сыну своему Ване. И как отец полезет за пазуху и достанет оттуда ватрушку — слад-кую-пресладкую. Ваня съест половину, а половину даст матери, потому что мать теперь не печёт уж таких ватрушек на железном листе в печке. Нет, говорит, больше в доме муки, не из чего печь пирожки и ватрушки.