Гости съезжались на дачу - [11]

– Поспорил бы, но неохота. Вы психолог? – спросил Виктор Сергеевич.

– Забавная тенденция, – ответила Дуня. – Раньше было важно знать о специальности, роде деятельности, заработке мужчины, о женщине иное: какая она хозяйка, мать, добра ли характером, покладиста ли.

– Мир катится к матриархату, – согласился Виктор Сергеевич. – Профессия накладывает. Моя первая жена была педагогом. Все воспитывала и воспитывала. Вторая – астрофизиком. Более всего любила смотреть на звезды, фигурально, конечно. В реальности пялилась в экран монитора.

– А третья жена?

– А третья жена просто жена, – отрезал Виктор Сергеевич.

Дуне понравилось, что он не дал своей нынешней супруге характеристик. Ей всегда казалось, что в обсуждении с посторонними людьми спутников жизни есть элемент предательства. Она чувствовала себя неловко, когда подруги длинно и подробно, с фактами и заключениями, критиковали своих супругов. Ни одна живая душа не догадывалась, что их идеальный брак со Степаном – замок из песка.

– Я реставратор, – сказала Дуня.

– Ага! Нежной ваткой смываем с картины грязь столетий, тонким перышком возвращаем первозданный вид.

– Нет, – помотала головой Дуня. – Представьте себе холм, поросший травой, кустарником, мелколесьем. Под этим холмом – храм четырнадцатого века, архитектурное чудо русского Средневековья. Его немцы разбомбили в первые месяцы войны. Спустя семьдесят лет дали денег на раскопки. Я тогда еще студенткой была. Руины осыпавшихся фресок четырехметровой высоты. По кусочку, по кусочку, бережно откапывали. Три миллиона фрагментов разложили по семи тысячам планшетов – это просто фанерные дощечки с бортиками. Потом стали фрагменты собирать, склеивать друг с другом. Повезло, чертовски, фантастически, спасительно, что перед войной питерские ученые сделали фото и кальки фресок храма. Знаете, что такое кальки?

Виктор Сергеевич кивнул, но Дуня все-таки пояснила:

– Прозрачная бумага, калька, накладывается на фреску, и рисунок обводится. Кальки хранились в Русском музее, намотанные на палку. И снова повезло – сохранились, не истлели, не потрескались. Нам позволили сделать копии. В Средневековье фигуры святых на стенах храмов изображались в полтора-два человеческих роста. Поэтому мой рабочий стол два на три метра, а восемьдесят процентов фрагментов – один на два сантиметра.

«Сейчас он скажет про пазл», – подумала Дуня.

Так всегда говорили, когда узнавали о ее работе. Не догадываясь, что обижают. Все равно что сравнивать детскую лошадку-качалку с породистым скакуном.

– Гигантский пазл, – сказал Виктор Сергеевич.

– В определенном смысле. Кусок пятнадцать на двадцать сантиметров из ста пятидесяти фрагментов я собираю месяц.

Сейчас он посмотрит на нее как на пациентку психиатрической клиники с вариантом обсессивно-компульсивного расстройства. Эти больные способны день за днем, лист за листом заполнять миллиметровыми рисунками бабочек. В ответ Дуня скажет, что тогда гениальных вышивальщиц золотой и серебряной нитью убранств церковных патриархов надо срочно лечить.

– Надо иметь дьявольское терпение для такой работы, – сказал Виктор Сергеевич и протянул ей корзины без напоминания.

– Терпение? – хмыкнула Дуня, принимая корзины. – Я терпеть не могу терпения. Хорошо выразилась. Моя работа – это азарт, погружение в мир, затерянный в веках. Компьютерные игры отдыхают в обнимку с романами-фэнтези. Это… это кайф!

Она не стала говорить, что слывет одним из лучших подборщиков, что чувствует фреску так, словно ее писал отец, а она, малышкой, крутилась рядом. Многие кусочки штукатурки превратились в пыль, но ведь и многое сохранилось. Дуню приглашали на работу в Германию. Степан загорелся: на благополучной чужбине при деньгах за две сдаваемые квартиры, плюс Дунина зарплата, он бы мог осуществить мечту – ничего не делать, жить в сытое удовольствие, и никто не бросил бы на него косого взгляда. На его: «Давай рванем!» – она ответила: «Разве мы голодаем?» Научилась у Степана отвечать на рядовой вопрос вопросом с упреком. Мама про подобный стиль общения говорила, что он разрушительный и бескультурный. Маме очень повезло с папой. В их молодости (или это была уже зрелость?) за границу специалисты уезжали именно от голода и невозможности реализовать свой потенциал.

– Платят копейки? – спросил Виктор Сергеевич. – Немцы до сих пор финансируют?

– Копейки, – согласилась Дуня. – Немцы давно не подкидывают. Выкручиваемся, гранты выпрашиваем, подработку берем.

– Подработку? – удивился Виктор Сергеевич. – Какого рода?

– По специальности. Не все же фрески в труху разрушились, бывают фрагменты достаточно крупные. Ой, у нас однажды было… – рассмеялась Дуня.

Так смеются над прошлым ужасом, который спустя время приобретает юмористические черты. Например, шла ты по улице, и вдруг лопнула резинка юбки, и эта зараза упала на землю, и ты споткнулась об нее и упала точнехонько в лужу. Поднимаешься, грязная и полуголая на потеху публике. Это случилось с подругой Дуни. И рассказывая, подруга шутила: «Чтоб мне в тот день ни надеть новые трусы?»

– На восстановление часовни в соседней области, – продолжала Дуня, – отвалили денег, мы взяли подряд. Далее представьте декорации. Большой металлический стеллаж, в нем друг над другом поддоны с восстановленными фресками. Три месяца работы. Принципиально – фрагменты не склеены. Мы хотели показать заказчикам, какую титаническую работу проделали. И тут к нам в мастерскую приходят электрики устанавливать пожарную сигнализацию. Им нужно было подлезть в угол. Словом, стеллаж падает, поддоны летят на пол, фрагменты бьются. Немая сцена. Потом тихий плач одной из сотрудниц, потом Эдик, у нас есть один парень, начинает материться как уголовник, я ловлю себя на том, что тихо скулю, арию подхватывают, и теперь уже скулит весь хор. Электрики напугались и стали предлагать: «Давайте мы вам поможем все это собрать?»