Гости Анжелы Тересы - [2]

Нельзя сказать, чтобы эль секретарио был особенно невежлив. Нужно было только выполнить какую-то простую формальность, и Давид был убежден, что его паспорт давным-давно готов — он приходил за ним уже в третий раз — и что все это ожидание являлось своеобразным ритуалом, инсценированным и разыгранным жирным божком за письменным столом в свою собственную честь. Если бы Давид проявил нетерпение, стал бы нервничать и ругаться, если бы вспотел от волнения, божок чувствовал бы себя еще более довольным, он бы просто упивался всем этим как сладостным фимиамом.

Вместо этого Давид разрешил себе более мягкую форму раздражения божка — тем, что сидел терпеливо и независимо.

Здесь находился еще один, тоже в ожидании своей участи, бедно одетый человек. Давид встретил его в винном погребке Эль Моно несколько дней тому назад. У него были веснушки и забавный тупой нос, довольно-таки необычный для испанца. Он тоже сидел очень тихо, только время от времени вытирал пот со лба и под носом, быстро, как бы стесняясь. Исхудалое лицо с резкими чертами было бледным, даже серым, поэтому на нем так выделялись веснушки.

Он сидел тихо, но эта тихость была не раздражением и не смиренно выраженным превосходством: это была непрочная, вот-вот готовая разорваться пленка, прикрывающая очень сильное волнение. Вокруг него так и стояло силовое поле подавленных чувств, и Давид воспринимал это поле в своей груди как физическое воздействие. По своей воле или против, но он чувствовал себя обязанным помочь этому человеку, оба они ненавидели представителя власти за письменным столом.

Его звали Жорди. Франсиско Мартинес Жорди. Кое-что Давид о нем уже знал. Не то, почему он сейчас сидит здесь, а то, что было с ним раньше. Жорди принадлежал к числу побежденных в гражданской войне; после войны несколько лет просидел в тюрьме. Теперь вышел на свободу — как считалось. Но кто мог помешать без меры усердствующим местным властям уделять ему время от времени особое внимание? Вдруг, ни с того, ни с сего, в его лавку с разной дребеденью для туристов могли нагрянуть жандармы. Эта убогая лавчонка и не давала ему умереть с голоду — поскольку ему не разрешалось продолжать учебу и вообще заниматься какой бы то ни было интеллектуальной деятельностью. Его сажали в тюрьму, а через несколько дней выпускали опять, без каких-либо объяснений.

Давиду и раньше приходилось слышать, что это отличный, гуманный и удобный способ расправы с людьми, неугодными властям. В частности, это было сказано за стойкой в баре Эль Моно преданным правительству кабатчиком после ухода Жорди, и подобный комплимент вместе с рюмкой лучшей мансанильи получил от кабатчика эль секретарио, оказавший своим визитом честь его бару. Тот осклабился, а его и без того круглое, как арбуз, лицо стало еще шире.

Кабатчик был жирный и самодовольный, и эль секретарио был жирный и самодовольный, а Жорди совсем истощенный. Наверное, просто потому, что жизнь Жорди была не такой сладкой, как у них.

Одна мысль вдруг поразила Давида. Неужели именно тот разговор в Эль Моно послужил поводом к тому, что Жорди сидел сейчас здесь?

Все началось тогда с того, что Давид стоял у стойки, время от времени отпивая глоток мансанильи. Он рассеянно отметил, что хозяин дома, где он снимал комнату, Хуан Вальдес, шепотом сообщал своим сидевшим рядом друзьям-приятелям кое-какие сведения о нем самом и о том, откуда он прибыл. Хуан был добрый малый, иногда он рыбачил, иногда, если начинались археологические раскопки, помогал ученым, но большей частью все же проводил время в кабачках.

Неожиданно кто-то обратился к Давиду с прямым вопросом:

— Это в вашей стране все еще есть король?

Давид огляделся, не видя, кто спрашивает. Во всяком случае, не разбухший же агрессивный тип с глазами, похожими на пули, и не маленький рыхлый кабатчик.

— Да, у нас, — ответил Давид Хуану и его приятелям. — Плюс еще социал-демократическое правительство.

Молчание. Туго надутый субъект оглянулся по сторонам, неодобрительно раздуваясь на своем стуле.

— Так долго продолжаться не может.

— Это продолжается уже двадцать лет, насколько я помню.

— Красная диктатура, — буркнул эль секретарио.

— Совсем нет. Правительственная партия все время вынуждена бороться примерно с такой же сильной буржуазной оппозицией.

— Которая разрешена?

— Конечно разрешена. У нас свобода взглядов.

Худощавый веснушчатый человек, сидевший у самых дверей — один из посетителей, получивший не рюмку, а стеклянную кружку с длинным носиком — вышел вперед и встал рядом с Давидом. Он не произнес ни слова, только сделал тот особый жест, которым показывают хозяину кабачка, что нужно подать еще одну порцию вина.

Тут кабатчик исполнил настоящую пантомиму. Сначала изобразил изумление; потом повернулся к полкам и, не торопясь, выбрал бутылку с самым дешевым шерри, какое только у него было. Наливая одну небольшую рюмочку, он добавил в нее еще несколько капель своей насмешки и презрения, так что получился целый коктейль. Потом оскорбительно долго, не выпуская из пальцев рюмку, выжидал, пока человек с веснушками вытащил, сколько требовалось, денег из карманов и положил их на стойку. Только тогда он передвинул рюмку Давиду.