Гости Анжелы Тересы - [13]

— А какую они возят контрабанду? — поинтересовался Давид.

— Всякую, практически говоря. Но прежде всего кофе и сигареты.

Вспомнив о кофе из испанских колоний с его бесцветным вкусом разведенного шоколада, он невольно с благодарностью подумал о тех, кто контрабандой привозил сюда крепкий американский кофе, настоящий эликсир жизни для всякого пишущего.

Руис зажег свой «caporal»[5], и его сомнительное благовоние заставило Давида поспешно предложить ему «Виргинию».

— Контрабандные, — произнес Руис лаконично, но все-таки взял одну.

— Я не виноват.

— Да, конечно, их открыто продают по всей стране, я знаю.

Давид тактично переменил тему разговора.

— Если они грузят контрабанду в грузовики с рыбой, то непонятно, почему ваши посты должны стоять здесь, в горах.

— В последнее время было совершено слишком много облав на автомашины, так что они теперь опять начали пользоваться старыми контрабандистскими тропами, — объяснил Руис. — А откуда нам взять столько людей, чтобы охранять еще и горы?

«Ну, чего-чего, а жандармов у вас более чем достаточно», — подумал Давид. Он не забыл палаточный лагерь, увиденный им по дороге сюда: муравейник у муравейника на разграфленных, как по линейке, улицах. Военный лагерь, как во времена Цезаря, только увеличенный до гигантских размеров. «Война с галлами» в постановке Сесиля де Милля.

— Но вам все же не удалось их запугать, несмотря на все ваши старания? — спросил он.

— Нет. Слишком много среди испанцев бедняков. Доведенных до отчаяния, не останавливающихся ни перед каким риском, лишь бы заработать несколько песет.

В голосе сержанта послышались нотки товарищеской солидарности. Он знал свое дело, делал, что мог, чтобы захватить контрабандистов, но было ясно, что ему не было чуждо понимание причин, ради которых они идут на риск.

Искорка симпатии сама по себе, без всяких слов и жестов, зажглась между Давидом и стражем порядка.

Руис продолжал.

— Сущее наказание для нас эта контрабанда, сеньор. Я часто думаю, может быть нас, испанцев, преследует какое-то особое дьявольское наваждение…

Он оборвал себя, посмотрел в темноте на Давида и произнес более официальным тоном:

— Поймите меня, сеньор, я сам состою в жандармерии, я верен режиму. Но ведь я к тому же еще и каталонец. Я знаю, что думают и чувствуют люди в наших краях. Режим жестокий, он подавил буквально всякую форму сопротивления, Но должны же беспокойные души иметь хоть какую-то отдушину.

Это верно, подумал Давид. Так или иначе, но человек отыщет для себя возможность хоть в чем-нибудь насолить власть имущим.

Вслух он сказал:

— А что вы хотели от меня?

Руис как-то странно засопел и промолвил.

— Весьма прискорбно. Что им здесь нужно, они даже языка не знают…

— Не понимаю, — поднял брови Давид.

— Появляются здесь на нашу голову ваши земляки. Вот мы и подумали…

У Давида сразу же испортилось настроение. Нет ничего более неприятного, чем земляки за границей. В особенности земляки, угодившие в полицию. Внезапно он с сочувствием вспомнил о докторе Стенрусе, шарахнувшемся при виде его в первый попавшийся переулок.

— Что за тип? — буркнул он.

— Подождите, увидите. Немножко не в себе, как мне кажется. И без единого сентимо. Но паспорт шведский! — сказал сержант вызывающе.

Давид сделал попытку избежать своей судьбы:

— Арестованный швед без денег — разве это дело не шведского консула?

— Если бы он у нас здесь был…

— Кстати, а почему вы его арестовали? — спросил Давид, внезапно почувствовав себя на стороне неизвестного ему земляка.

— Его? Да это она, слава создателю, — хмыкнул Руис. До сих пор он употреблял слово compatriota[6], слово и мужского и женского рода.

Ну конечно, какая-нибудь бестолковая туристка — старушенция, растерявшая в дороге все свои капиталы, подумал Давид покровительственно, входя несколько позже в жандармский участок на первом этаже ратуши. Он поправил свой галстук и приготовился к роли Георгия Победоносца, берущего на себя дракона.

Руис указал ему на стул и отдал распоряжение жандармам. Костлявое коричневое лицо жандарма раскололось на две части в белозубой волчьей улыбке, когда он отдал честь и вышел.

Возвращаясь обратно, он подтолкнул в дверях перед собой молодую девушку. Девушку с волосами цвета некрашеного дерева, подвязанными наподобие хвоста у тибетской лошадки. Мужская рубашка навыпуск с высоким воротом и видавшие виды зеленые вельветовые брюки по щиколотку. Носки гармошкой и испанские веревочные туфли.

— Взгляните только, на что она похожа, — с возмущением сказал Руис. Его идеалом была сеньора Руис, андалузка с иссиня-черными волосами разделенными на прямой пробор, широкобедрая красавица килограмм на восемьдесят.

— Ш-ш! — зашипел на него Давид.

— Не понимает ни звука, — невозмутимо промолвил Руис, продолжая рассматривать ее тщательно и с интересом истого испанца. — Не поймешь — парень или девица, а так морочит голову моим гвардейцам, что я не могу ее больше держать у нас здесь. Можете вы мне это объяснить?

— Они, я надеюсь, ее не тронули? — резко спросил Давид. Вопрос прозвучал по-викториански строго, но был так же нелеп, как корсет с косточками рядом с этой девушкой, одетой, как приверженка экзистенциализма из квартала Сен-Жермен де Пре — но у нее было круглое шведское личико, тронувшее Давида, несмотря на свой надутый вид.