Гостеприимная Арктика - [161]
На о. Гершеля меня приютили в бараке, где за мной всячески ухаживали все местные жители, как белые, так и эскимосы. Сначала ни я, ни окружающие не знали, насколько серьезна моя болезнь, и я не представлял себе, чтобы она могла помешать мне участвовать в предстоявшем ледовом путешествии; но, чтобы из-за нее не получилось у нас задержки, я вызвал к себе Стуркерсона и совещался с ним о необходимых изменениях нашего плана.
Через 2 недели я начал поправляться и был убежден, что дней через пять смогу выехать с о. Гершеля, а потому послал Стуркерсона на о. Бартер с приказанием приготовиться к выступлению в путешествие. Но едва Стуркерсон уехал, как у меня начался сильный озноб, и температура поднялась выше 40°. Только тогда выяснилось, что перед этим я перенес брюшной тиф, и что теперь у меня начиналось воспаление легких (впоследствии оно осложнилось сильным плевритом с двумя рецидивами).
В феврале я понял, что если и выздоровею, то лишь через несколько недель или даже месяцев. Тогда я послал Стуркерсону письмо, в котором поручал ему принять на себя командование весенней исследовательской экспедицией и совершить ледовый дрейф согласно моему проекту.
Тот, кто серьезно заболевает на дальнем севере, оказывается в очень своеобразных условиях. Ухаживавшие за мною лица, при всех своих добрых намерениях, очень мало смыслили в медицине и лечили меня по устаревшим медицинским книгам. Пока не знали, что я был болен брюшным тифом, мне разрешали есть все. Но когда выяснилось, что брюшной тиф у меня был и прошел, меня задним числом перевели на традиционную молочную диету. Я доказывал, что этот метод устарел и что в лучших госпиталях тифозным больным теперь разрешают есть что угодно и сколько угодно. Но самые убедительные мои доводы принимали за бред, что иногда приводило меня в ярость; иногда же комизм моего положения заставлял меня от души смеяться. Однако вскоре я убедился, что если такое питание будет продолжаться, то я умру от истощения или, по крайней мере, заболею цингой.
В это время в бараке умер больной, лежавший в другой комнате. Предположив, что он был болен сыпным тифом, решили продезинфицировать барак парами серы. Мою комнату закрыли и полагали, что пары туда не проникнут. Однако, когда я ночью проснулся, комната была полна ими, и у меня еле хватило силы, чтобы постучать в стену. Ко мне прибежали и немедленно открыли все двери и окна. Но на следующий день у меня началось сильное кровохарканье, которое затем повторилось несколько раз.
Наконец, я понял, что единственный мой шанс остаться в живых заключается в том, чтобы меня перевезли в госпиталь форта Юкон. Этот госпиталь, самый северный на американском континенте, находится в 400 милях к югу от о. Гершеля; но я полагал, что пребывание на открытом воздухе и санное путешествие мне не повредят.
Сначала окружающие не соглашались отпустить меня; но через неделю они пришли к заключению, что я совсем плох и все равно умру, а потому если я предпочитаю, чтобы это произошло на пути в госпиталь, то нет основания мне отказывать. Меня просили лишь подписать заявление о том, что переезд в форт Юкон я предпринял по собственному желанию и принимаю на себя всю ответственность за возможные последствия.
В начале апреля я выехал с о. Гершеля в сопровождении двух эскимосов и одного индейца. Они везли меня на специально приспособленных санях с рессорами, изготовленными из пружин небольшой пружинной кровати. С самого момента отъезда я почувствовал себя лучше; когда же мы проехали первые 15 миль, то оказалось, что у меня уже нет жара. В этот день мне дали некоторое количество моего любимого кушанья — мороженой сырой рыбы. На следующее утро жара опять не было.
Во время дальнейшего путешествия по незаселенной местности я изо дня в день питался мясом и рыбой то в сыром и мороженом виде, то в вареном и горячем. С каждым днем силы возвращались ко мне, и когда я прибыл в форт Юкон, то уже не особенно нуждался в уходе госпитальных сиделок. Впоследствии некий предприимчивый журналист опубликовал во многих газетах яркое описание тех «лишений и страданий», которые я перенес на протяжении 400 миль пути по покрытым снегом арктическим горам от о. Гершеля до форта Юкон, когда «смерть гналась за мною по пятам». Я не знаю, какие лишения имел в виду этот журналист, но знаю, что в течение 27 дней пути я прибавился в весе на 12 кг.
После изолированности и невозмутимого мира Арктики мы сначала оказались в поселке о. Гершеля, с его коврами, качалками и известиями из «внешнего мира», приходившими раза три в год. Теперь, в форте Юкон, я окончательно почувствовал, что мое полярное путешествие уже осталось в прошлом: здесь ежедневно в полдень принимали радиосводку текущих событий (это было в апреле 1918 г., и немцы с каждым днем все приближались к Парижу, а их дальнобойные пушки уже начинали громить его). Электрические нервы цивилизации тянулись и сюда, на север, и мне предстояло снова сделаться участником ее радостей и горестей.
Мое пребывание в госпитале, до полного выздоровления, продолжалось 3 месяца. Затем я отправился на пароходе вверх по р. Юкону до Доусона, а оттуда по железной дороге до моря и снова на пароходе в Викторию (в Ванкувере). Здесь, в адмиралтействе, от которого мы отплыли 5,5 лет назад, я встретил команду «Белого Медведя» и расплатился с ней (после зимовки у о. Бартер они пришли на «Белом Медведе» в Ном; там корабль был продан, а команда отправилась на юг на пассажирском пароходе). На дальнем севере теперь оставался и продолжал нашу работу только Стуркерсон с его четырьмя спутниками
