Гость - [11]

НЕЗНАКОМЕЦ (про себя). Еще бы ему не знать!

ФРЕЙД. Да если б даже зло не разлилось столь явно, не подняло оружие и не обагрилось кровью, его и без того хватает — я видел его всегда и везде, с того самого дня, когда, ребенком, сидел на кухонном полу, кричал и звал кого-нибудь и никто в целом свете не отозвался. (Подступает к НЕЗНАКОМЦУ.) Если бы Бог предстал передо мной, я обвинил бы его в том, что он морочит людей — раздает обещания и не держит их!

НЕЗНАКОМЕЦ. Не держит обещаний?

ФРЕЙД. Зло — это нарушение обещанного. (Размышляет вслух.) Ибо что такое смерть, как не нарушенное обещание жизни — той, что пульсирует в моих жилах вместе с кровью! Когда я ощупываю себя, когда мой ум пьянит блаженство бытия, я не сознаю себя смертным; смерти нету нигде — ни в голове, ни в утробе… я не чувствую смерти и знаю о ней лишь в теории, лишь понаслышке. Как бы я узнал о том, что умру, если бы мне об этом не сказали? Смерть коварно бьет в спину. Сам по себе я бы о ней и не помыслил, я бы считал себя бессмертным. Смерть ужасна не тем, что несет пустоту, а тем, что нарушает обещание, полученное с жизнью. И повинен в этом Бог! А что такое боль, как не разочарование в совершенстве телесной цельности? Вот наше тело, созданное для движения, для радости, целое и невредимое, — и вдруг оно оказывается уязвимым, уродуется, разрушается! Выходит, нас обманули! Нет, от боли страдает не плоть, любая рана калечит душу, ибо это нарушает обещание. И повинен Бог! Ну, а что такое вражда, зло, которое причиняют друг другу люди, как не нарушение гармонии? Все сулило гармонию: тепло материнской груди, глубокий нежный голос, обращенный к нам, когда мы еще не понимали слов, и то согласие с миром, что было нам даровано, когда весь мир еще сводился к двум заботливым рукам, которые ласкали, баюкали, кормили, — куда все это делось? Откуда взялись ненависть и злоба? Опять нарушенное обещание. И снова в нем повинен Бог!

Но горшее из зол, зло изощреннейшее, зло, которого не может искупить вся наша жизнь, — это наш убогий, куцый разум, тупящийся еще сильнее от наших собственных потуг развить его. Похоже, Бог даровал нам разум только для того, чтобы мы то и дело упирались в его ограниченность, он дал нам жажду, но не дал воды. Мы воображаем, будто можем все понять и познать, мним себя способными на самые смелые обобщения и тонкие построения, но нашего ума на это не хватает. И что же? Мы ничего не понимаем. Мы познаем жалкие крохи. Проживи я хоть три тысячи лет — я все равно не разгадаю тайну звезд на небе, пусть даже пересчитаю их все до единой, и все равно не постигну, что я делаю здесь, на этой земле, в этой грязи. Скудость нашего разума — вот последнее из несбыточных обещаний. Жизнь была бы прекрасна, когда бы она не была одним большим обманом… Жизнь была бы легка, когда бы я не воображал, что она должна быть долгой, счастливой и справедливой…

НЕЗНАКОМЕЦ. Ты слишком много от нее ждал.

ФРЕЙД. Надо было сделать меня глупее, чтобы я не питал лишних надежд… Так что, господин Оберзайт, если бы Бог существовал, то это был бы Бог-обманщик, который много сулит и ничего не исполняет! Такой Бог — творец зла. Ибо зло — это нарушение обещанного.

НЕЗНАКОМЕЦ. Позвольте я объясню.

ФРЕЙД. Объяснить значит оправдать, я не хочу никаких объяснений. Раз Бог доволен тем, что сделал, доволен этим миром, то это очень странный Бог: жестокий, коварный, преступный, Бог-человеконенавистник и отец всякого зла. Такому лучше вовсе не существовать. Потому что если он есть, то это не Бог, а дьявол!

НЕЗНАКОМЕЦ отшатывается.

НЕЗНАКОМЕЦ. Фрейд!

ФРЕЙД. Вы, Вальтер Оберзайт, обманщик, искусный обманщик, но вы должны признать, что есть обманщик и почище, всем плутам плут — сам Господь Бог.

НЕЗНАКОМЕЦ. Вы бредите.

ФРЕЙД. Так что, если бы Бог предстал передо мной сегодня и сейчас, когда мир переполнен слезами, а моя дочь в лапах гестапо, я бы сказал ему: «Тебя нет! Если ты всемогущ, значит, ты зол, а если ты не зол, то, значит, не всемогущ. Одно из двух: злодей или слабак, то и другое не достойно истинного Бога. В тебе нет никакой нужды. Существование Вселенной, в которой нет справедливости, объяснимо и так: атомы, игра случая, хаотические столкновения — всего этого вполне достаточно. А ты… ты — бесполезная гипотеза!»

НЕЗНАКОМЕЦ (мягко). На это Бог ответил бы: «Если бы ты мог, как я, видеть грядущее, твои упреки были бы еще страшнее, но ты бы обратил их на подлинного виновника!» (Прищуривается.) Если бы ты заглянул вперед… (Отрешенно, провидческим тоном.) Этот век будет самым диковинным из всех, какие видела земля. Его назовут веком прогресса, но это будет также век великой чумы. Вслед за красной чумой на Востоке нагрянет коричневая — здесь, на Западе. Это она дошла ныне до стен Вены, но то, что вы наблюдаете, — лишь первые бубоны, еще немного — и она охватит весь мир, почти не встречая сопротивления. Вас изгоняют, доктор Фрейд? Считайте, что вам повезло. Других — твоих друзей, сестер, учеников — убьют. Уничтожат тысячи и тысячи невинных людей: их будут по несколько десятков загонять в камеры, похожие на душе-вые павильоны, только вместо воды пустят газ, а потом их же братьев заставят выгребать и сваливать в кучу трупы. Нацисты наловчатся делать мыло из жира убитых… намыливать себе задницу тем, что так ненавидишь, — странная идея, не правда ли?