Гость - [22]

Я, не задумываясь, сразу ответил:

— У памятника Зое…

Да, там я по-настоящему испугался и задумался. Мои наставники ничего не сообщили мне о Зое Космодемьянской. Упущение в подготовке к работе в Советском Союзе? Упущение. А как они могли исправить это упущение? Воспитывая меня в ненависти ко всему советскому, разве они могли рассказать мне правду о советских героях? Это вынужденное упущение.

Передо мной стояла задача: обучиться у Соколова совершать дальние рейсы, осмотреться, чтобы можно было одному предпринимать такие поездки. И я, отбросив раздумья о далеком, обратился к близкому.

К вечеру где-то на подъезде к Смоленску, возле тихого хуторка, Соколов остановил машину, сказал:

— Мне здесь надо занести посылочку!

Крайний дом — невзрачная избенка, крытая соломой. Изломанный старый вяз у крылечка. Пустые грачиные гнезда в его разлапистых ветвях. Камень вместо ступеньки.

Нам долго не открывали. Наконец послышались шаркающие, очень медленные шаги.

Соколов крикнул:

— Бабушка Матрена! Это я! Володя! Откройте!

Рука шарила в поисках засова. Что-то это вдруг мне напомнило? Далекое-далекое детство. Я никогда этого и не вспоминал. А тут вот выплыло. Бабушка моя. Она умерла, когда я был совсем маленьким. Бабушка ходила, так же шаркая ногами, не в силах оторвать их от пола. Полуслепая, она брала все на ощупь, опиралась руками о стены, о стол, о печку, о деревянные косяки. Дохнуло на меня прошлым, теплым детством моим…

Открылась дверь. На пороге согбенная фигура в черном. Вечерело уже, не очень различимы были черты лица, но в глаза бросились глубокие морщины, сжатые губы, потухший взгляд.

— Слышу, Володюшка! Спаси бог!

Соколов протянул ей сверток.

Матрена приложила ладошку к глазам, ее взгляд остановился на мне. Я кивнул головой ей, здороваясь. Но она никак не ответила на мое движение. Она или чувствовала мое присутствие, или различала мои смутные очертания.

— Володюшка! — Она коснулась руки Соколова. — Ты один, или мне кажется?

— Со мной мой товарищ! Тоже Володя! Кудеяров Володя! Я ему накажу, чтобы он всегда к тебе, бабушка, заезжал!

— Ты подойди, сынок! — позвала она меня.

Я подошел. Бабка провела по моему лицу рукой.

— Живой человек! — утвердилась она. — А они, Володюшка, опять ко мне приходили. Только вот перед тем, как тебе приехать! Я под вязом стояла на закате солнца. Когда солнце светит, я его свет на небе различаю. Гаснуть оно начало. Повернулась я к дому, а они у крылечка стоят. Старшенький ногу на камень поставил, вроде на порог собрался ступить. И слышу, промеж собой шепотком разговаривают. Прислушалась, голоса различаю. У каждого свой голосочек, а вот что говорят, никак не пойму. Не слышу, и только! Замерла я и не шевелюсь. Знаю, не раз так было, только пошевелюсь или слово молвлю, они сразу и уходят. Колыхнутся и растают в воздухе. Я стою тихо, они у порожка шепчутся. А тут солнце присело, и окошко у меня светом вспыхнуло. Загорелось, как на пожаре, окошко, а на них свет упал. Каждого в отдельности вижу.

По морщинам побежали слезы.

— Ушли, как тебе приехать! Спаси тебя Христос, Володюшка, старую не забываешь.

Сгустились сумерки, но еще были различимы и лес на взгорке, и домики в деревне, блестела лента Днепра.

Соколов от волнения не мог говорить; когда мы подходили к машине, пояснил:

— Было у нее четверо сыновей и муж. Все ушли на войну. — Он с трудом подбирал слова. — Все ушли, и хоть бы один вернулся…

X

Октябрь.

По земле прошлись первые заморозки. Зарделись, набрали красноту ягоды боярышника, шиповника и рябины.

Клен покраснел, березки пожелтели, ели и сосны про-стегнули это осеннее буйство огня стежками неумирающей зелени.

Я шел с Бреста на Минск, с Минска на Смоленск. Колеса, не уставая, наматывали ленту асфальта; бесконечная дорога, бесконечные мысли. Выпадали минуты, когда я забывал о своей жизни на чужбине, забывал обо всем, что меня связывало с тем миром, мной владели сегодняшние немудреные заботы. По дороге из Бреста заехать к бабке Матрене. Это и для меня стало обычным. В Смоленске я купил мягких батонов, пакет сахарного песку и пачку какао. Конфет она не употребляла, любила к чаю варенье. Нашел я банку варенья из черноплодной рябины.

Поворот, дорога на изволок — и под горку! Ба! Да к бабке гости съехались. Я сразу признал машину Володи Соколова, ленинградскую машину Тараканова, и еще стоят чьи-то три машины.

В первое мгновение я обрадовался этой встрече. Один, всю дорогу один, в дорожных встречах я был скуп на разговоры, а тут вот они… Я чуть было не сказал — друзья. Я не имею права употреблять этих слов. Короче говоря, люди, которые обогрели меня своей добротой, к которым я уже искренне тянулся, но которых я и боялся. Не только боялся. Мне перед ними было стыдно, если бы раскрылось мое подлинное лицо!

Я обрадовался, но тут же и испугался. К этому привыкнуть было просто немыслимо, каждая случайность казалась мне не случайною. Съехались. Все сразу и в один час? Совпадение? А что стоит за этим совпадением? Но возвращаться поздно, меня увидели и ждали.

Я подрулил к заднему фургону.

У крыльца наши ребята и здешние старушки. Я положил в сумку гостинцы и бодренько направился к крыльцу.