Эльбор Георгиевич недобро усмехнулся:
— Спасибо за рекомендации. Можно подумать, что здесь он у нас под контролем. — И продолжил с нарастающим раздражением: — Ваш заместитель, например, считает, что супермозгу нужно предоставить полную свободу. Вы же рекомендуете не выпускать его из-под контроля. Хорошо, мы прислушаемся к вашим рекомендациям. Но какой кордон способен задержать его? Что бы, например, посоветовали вы? Удвоить, утроить, удесятерить охрану? Ввести в нее наших розыскников? Но с увеличением числа людей возрастут и шансы супермозга затеряться среди них. Конечно, мы применим чрезвычайные меры безопасности. Разработаем на некоторое время иную систему обеспечения старта космических кораблей. Будем выпускать с нижних ярусов на стартовые площадки по одному кораблю. Но где гарантия, что этот супер не придумает ответной меры? Да есть ли, черт подери, у него ахиллесова пята?
Выражение «черт подери» свидетельствовало о том, что Эльбор Георгиевич дошел до кондиции. Но внешне он был совершенно спокоен, и дальнейшие его слова прозвучали для полковника Тарнова полной неожиданностью:
— Есть рекомендации, чтобы операцией по-прежнему руководил полковник Тарнов.
Генерал подтвердил это решение кивком головы. Потом сказал, обращаясь к полковнику:
— Кстати, вы и знакомы с ним больше других. А его «отцы», по решению академии, будут по-прежнему вам помогать.
Александр Николаевич попытался что-то сказать. Генерал резко повернулся к нему.
— Это будет только справедливо, — проговорил он, сдерживая рокочущий бас. — Вы его породили — вам и надлежит его урезонить.
Александр Николаевич готов был не на шутку обидеться, тем более что слова генерала не были лишены справедливости.
Но тут у него мелькнула спасительная мысль, и он поспешил высказать ее:
— Есть и у него ахиллесова пята! В силу своей сложности супермозг имеет одну существенную слабость.
Эльбор Георгиевич вскинул на него остро блеснувший взгляд:
— Какую?
— Если уж у него возникает чувство, оно становится очень сложным и глубоким...
Он умолк на мгновение, наслаждаясь интересом собеседника, и продолжал:
— А, судя по рассказу той женщины, Алины Ивановны, чувство у него возникло.
— И вы предлагаете?..
— Да!.. Ввести ее в охрану космодрома. Он не решится причинить ей вред. А уж она больше всех других заинтересована в том, чтобы он никуда не улетал...
— Я далеко не уверен в целесообразности таких действий, — сказал Эльбор Георгиевич. — Но решать Тарнову, как главному исполнителю операции.
Полковник вдруг отметил про себя, что подбородок у Александра Николаевича не только квадратный, но и тяжелый, упрямый, разделенный глубокой впадиной.
— Это античеловечно! — сказал Михаил Дмитриевич, когда узнал об их решении. — Античеловечно и непозволительно! Я опротестую вашу рекомендацию в академии, Александр Николаевич.
Он старался говорить как можно категоричнее. Но ни один из его оппонентов не смутился.
— Мы изложили ей наши доводы, она сама согласилась, — сказал полковник.
Его голос был мягким, а мягкий голос начальника, как хорошо усвоил Михаил Дмитриевич, означает, что спорить с ним бесполезно. И все же он попробовал:
— Я говорю не о ней, а о нем.
— Вы же сами понимаете, что нельзя позволить ему забираться в космос.
— Он не человек, и мы применим к нему соответствующие меры, — «отпечатал» Александр Николаевич.
Михаил Дмитриевич взмолился:
— Но ведь он не желает людям ничего плохого. Вспомните о лекарстве!
Александр Николаевич пренебрежительно махнул рукой:
— Дымовая завеса, запоздалое раскаяние. А гибель шофера — это, по вашему мнению, благодеяние?
— Он не знал, что произойдет авария.
— Так же как не знал и того, что эпидемия опасна для людей?
Михаил Дмитриевич облизал пересохшие губы, забормотал:
— Но ведь я уже говорил о лекарстве, которое создал он. А к эпидемии он непричастен. Случайное совпадение — и только...
— Я вам уже говорил о запоздалом раскаянии. Впрочем, это и на раскаяние не похоже. Скорее всего — еще один этап в эксперименте. Часть уничтожить, часть вылечить, часть оставить на контроле, — Александр Николаевич все время ожидающе поглядывал на полковника: все эти доводы предназначались для него. Они означали, что больше рисковать Александр Николаевич не намерен.
И полковник поспешил ему на помощь. Строго глядя на Михаила Дмитриевича, он сказал:
— Опознав его, вы обязаны были тут же сообщить нам и помочь его задержать.
Михаил Дмитриевич, прямо глядя в глаза полковника, ломким петушиным голосом напомнил:
— Вы сами разрешили мне действовать на свое усмотрение.
— Отныне это разрешение я отменяю!
Тарнов слегка побагровел, но не от злости, а от стыда. Он думал: «Я допустил несправедливость по отношению к нему». Это понял и Александр Николаевич. Чтобы сгладить резкость полковника, сказал:
— Да поймите же, никто из нас не может точно предвидеть, какая мысль ему взбредет в голову. Кто мы для него?
— Родители, — без тени улыбки ответил Михаил Дмитриевич, и его длинное лицо словно озарилось светом. — Он всегда это помнит.
— Он лично говорил вам?
— Нет, но...
— Сплошные догадки!
— Поверьте, самое лучшее — это не гоняться за ним. Он сам придет к нам. Если гора не идет к Магомету... Нужно только подождать.
